Иван Шаман - Истребитель 4. Оттепель

Да и собственное имя. Я если четно надеялся, что оно окажется на кителе военной формы, однако там были только нашивки старшего капитана вооруженных сил Сахалина. Нет, конечно написано так не было. Но четыре звездочки, стоящие ромбом, и буквы ВС РФ о. С. Расшифровать можно было только так.

Хэх. Обидно несколько. Майора не получил значит. С другой стороны, а кто сказал, что это вообще мой китель? Как и бронежилет? Нет ну сейчас то мои – тут без вариантов. Раз на мне. Но вообще гарантировать что до потери памяти я служил именно в этом чине… Не помню. Нет, то что в армии был сразу всплывает в памяти. И муштра, и побудки, и многое другое. Жизнь в рядах в общем.

А значит единственным моим источником информации были детские рисунки, которые я нашел в нижнем ящике стола. Взял, перевернул стопку чтобы начать сначала. Посмотрел. И тут меня накрыло.

Я держал в своих израненных пальцах обычный альбомный лист, на котором рисовал ребенок. Не слишком умело, но старательно. Второй культей я его даже придержать не мог, так что пришлось положить его на стол перед собой.

На первом рисунке была девочка, маленькая. В платьице. Черт, вот вроде схематичный рисунок, а будто живую увидел. Русые косички с скромными бантиками. Группа таких же детей. Приютские вроде. А вокруг чернота. Не ночь, не лес. Чернота страха из которой неуверенными детскими ручками вырывались отдельные зубастые и клыкастые монстры. Нарисовано было очень просто, но остальное подсказало мое воображение и память.

Зомби. Зараженные. Как ты их не называй. Это они окружили тогда детей. Были повсюду. Я помню этот ужас, сам его испытал, тогда. В больнице. Не помню с кем. Но отлично помню ощущение полного глобального конца. Чувство смерти и крови, запах которой ударил в ноздри стоило закрыть глаза. Да, даже для меня это был ужас. Что уж говорить о ребенке. Выдохнув я взял себя в руки и перевернул следующий лист.

Чернота здесь отступила. Сменившись белыми снежинками и сугробами. Вот только радости на рисунке не чувствовалось. Лица были не улыбающимися, а грустными. Фигурки детей столпились у костра, который горел по центру. А те, кто не смогли найти себе места в круге лежали с краю – нарисованные синим карандашом.

Воспоминания снова пробились через завесу темноты. Это случилось гораздо позже. Через месяц или два. Уже после того как мировые державы, или все что от них осталось, обменялись ядерными ударами. В небо поднялось столько пыли и пепла что они закрыли небо. Оно наложилось на начинающуюся зиму и температура тогда опускалась до минус ста. Ни тепла. Ни еды. Черт, как же они выжили в этом аду?

Следующая картинка давала на это ответ, но лучше бы я его не знал. Девочка стоит с ножом у костра. Уже без косичек. Платье испачкано красным. Рядом еще пять таких же фигур. А между ними и вокруг разделанные тела.

- Дьявол! – я отбросил в сторону всю пачку. Сколько всего выпало за эту войну детям? Всем единой мерой будет отмеряно? Да, хлебнули они горя. Ничего не скажешь. Как взрослые, так и дети. А мы то чем в это время заняты были? Вспомнить бы. До каннибализма у нас вроде не дошло. Хотя гарантировать я это не мог. Но то что сражались день и ночь – это точно. Весь этот промежуток – один сплошной клубок из битв и потерь.

Потребовалось минут двадцать прежде чем я смог вернуться к рисункам. С каждым из следующих детей у костра становилось все меньше. Холод, голод, нападения зараженных. Причины были разные, а вот результат один. А потом, вдруг, на очередном рисунке я увидел яркое солнце. Даже не сразу рассмотрел в нем едва угадывающийся образ. Человек с автоматом и тарелкой.

Я помню. Черт! Я помню это! Когда мы пробились через Углегорск и привезли полевую кухню к единственному жилому зданию приюта из всего их городка. Несколько сотен выживших из полумиллиона. Помню те злобные крысиные не верящие глаза мальчишек и девчонок, слишком рано ставших взрослыми. Вот, и они значит помнят и помнят так.

Ради этого стоило сражаться. Стоило терять товарищей. Стоило подставляться под неумелые выстрелы подростков. Значит это их мы эвакуировали. А теперь, что теперь?

Я жадно накинулся на стопку листов, изображающих жизнь девочки, где с каждым рисунком картинка менялась. Видно стало что маленькой художнице нравилось изображать свою жизнь. А мне нравилось смотреть как тьма и ужас постепенно отступают. Светлые рисунки. Открытый класс и дети. Праздничный торт с свечками. Мишура и радость.