Дмитрий Старицкий: Путанабус. Наперегонки со смертью

– Ну, это у них в заведении, – подтвердил я ее мысли, – требовать.

– Хотите чаю, Георгий Дмитриевич? – предложила баронесса.

Наверное, чтобы прекратить этот неприятный для себя разговор.

– Всенепременно, Наталия Васильевна. Из ваших нежных ручек я даже цикуту приму с удовольствием, – улыбнулся.

– А вы, Георгий Дмитриевич, – тонкий ловелас, как я посмотрю.

Улыбается хорошо так, приветливо, но совсем не обещающе. Не сексуально. И руки за спиной прячет. Совсем не барские у нее руки после трех лет тяжелой работы в санитарном поезде.

– Что еще остается делать под угрозой расстрела, не на луну же выть? – улыбаюсь в ответ.

Ее глаза тоже улыбнулись. Господи, как она на мою Наташку похожа! Прямо сестры…

– Вы литвинка? – спрашиваю.

– Да, я из Беларуси, с Гродно, – подтвердила она мою догадку. – Моя девичья фамилия – Синевич. А как вы догадались?

– По внешности, конечно. Самые красивые женщины у нас либо с Белоруссии, либо с Волги. Но на Волге абрис лиц другой.

В этом каретном сарае стараниями Наталии Васильевны в целом было не так уж и плохо. Дощатый пол выметен и вымыт. Стекла в маленьких окнах – чистые. Три железные койки тоже содержались в чистоте. И белье постельное под Нахамкесом было свежее. На остальных кроватях матрасы были скатаны в рулоны.

В дальнем углу, за ширмой – на удивление богатой такой китайской ширмы, шелковой, с вышитыми пляшущими аистами – стоял грубый топчан самой сестры милосердия, застеленный тонким солдатским одеялом. Стол. На столе примус, коробок шведских спичек и что-то еще накрытое чистой тряпицей.

Над столом лениво кружила запоздавшая муха и громко жужжала как тяжелый бомбардировщик.

У стола стоял грубо сколоченный трехногий табурет с овальной дыркой-хваталкой посередине сидушки. На нем я и утвердился. Наталия Васильевна пристроилась на свой топчан.

На стене над столом, привлекая к себе взгляд, висели старые потертые хомуты.

Загудел примус. На него поставили медный котелок с водой.

– Чай только морковный, – словно извиняясь, произнесла Наталия Васильевна.

– Это не страшно, – заверил я ее, улыбаясь, – у меня с собой, по случаю, пару щепоток настоящего байхового завалялось в саквояже.

Похоже, не только я сам, но еще и моя Наташка перенеслась сюда же и вселилась в эту героическую женщину. Глядя на милосердную сестру, мне постоянно хотелось улыбаться. Наташка и Наталия Васильевна стали для меня как бы единым целым. Смотрел я на нее как на подарок судьбы и ничего не мог с собой поделать, сознавая, что выгляжу все же немного глуповато. Это если еще мягко сказать.

Наверное, и Наталия Васильевна также себя ощущала не совсем в своей тарелке и потому тоже постоянно мне улыбалась. Несколько смущенно.

– А где ваш муж? – спросил, чтобы внести ясность в наши отношения, по крайней мере с моей стороны. Жена боевого офицера – это святое.

– Муж мой, – вздохнула Наталия Васильевна, – зауряд-полковник Александр фон Зайтц, командир армянской ополченческой дружины, погиб восьмого марта шестнадцатого года в Лазистане при штурме Ризе, предместья Трабзона.

– Простите, – пристыженно промолвил я, снимая закипевший котелок с примуса.

– Не надо извинений, дорогой Георгий Дмитриевич, все слезы по нему я уже выплакала. Больно мне только за то, что смерть его оказалась напрасной. Товарищи все его завоевания Кемалю [10] Кемаль , Ататюрк – первый правитель республиканской Турции. Друг и союзник Ленина. отдали. – А вы женаты? – в свою очередь поинтересовалась вдовая баронесса.

– Да вот как-то не сподобился, – пожал плечами.

На этом анкетная часть нашего знакомства закончилась. Мы молчали, приглядывая за наконец-то спокойно уснувшим Нахамкесом, иной раз чисто физически отталкиваясь взглядами друг от друга, при этом с наслаждением пили хороший китайский чай. Последний настоящий чай из моих запасов. Больше взять такую роскошь негде. Не те времена. Но я был рад доставить этой героической женщине гастрономическое наслаждение. Сидел и улыбался как дурак, любуясь, как она аккуратно ест и вкусно пьет.

Завтрак наш был вскладчину. Со стороны Наталии Васильевны была выставлена горбушка свежего подового серого хлеба фунта [11] Русский фунт – приблизительно 400 грамм; 40 фунтов составляли пуд (16 кг). на два, испеченного здесь же, в Лятошиновке. С моей стороны – сало, которое я прихватил из дома тайком от товарищей в фельдшерском саквояже вместе с чаем. Небольшой кусочек в четверть фунта – все, что было дома в пределах доступа без любопытных глаз товарищей.