Вячеслав Бакулин - Русская фантастика – 2017. Том 2 (сборник)

«Если ты сам пожелаешь, – неслось с игровой площадки, – то можешь послушать…»

Наверное, ничем из прошлого нельзя пользоваться, не обдув пыль.

«У нас немногие играют на флейте».

Это произнесла Алмазная. И она произнесла это так, что мне сразу захотелось отказаться от участия в переходе Счастливчика, ведь игра предполагает импровизацию, а кто тут импровизирует? Час назад я представить не мог, кого увижу в Дин-ли. Час назад мне в голову не приходило, что я ни с того ни с сего дам согласие войти в отряд Счастливчика. Зачем мне в пустыню? Разве мы в одном искусстве?

Мне хотелось коснуться Алмазной. Мышцы сводило от этого страстного темного желания.

«Хубилган…» – произнесла она.

Ну да. Хубилган. Я ожидал чего-то такого.

Историю какого века шлифовал Счастливчик? Девятнадцатого.

Значит, и прозвище Хубилган из девятнадцатого. А в жизни – Пржевальский.

Правда, имя это чаще ассоциируется с открытой им лошадью, но это уже факт третьего порядка. «Тетки» работали споро. Я четко, во всех деталях, видел все, что они подсказывали. Великий путешественник. По мере продвижения к Тибету ширилась его слава. Особенно возросла она после известной стоянки у кумирни Чейбсен. Там Хубилган (Пржевальский) и его спутники до такой степени устрашили местных дунган, что они уже не осмеливались нападать на отряд.

К тому же Пржевальский спасал больных малярией и лихорадкой.

Приезжали к нему гыгены – поклониться, вручить подарки. Появлялся с верительными грамотами владыки Тибета специальный посланник. Приходили далай-ламы, тангуты, монголы, китайцы, все молились Хубилгану и его дальнобойным штуцерам. Это же девятнадцатый век. Приводили малых детей, чтобы Хубилган их коснулся. Местные жители в рваных халатах выстраивались на коленях вдоль пыльных дорог. Это были сложные, это были скверные времена. Хорошо, что никому не приходит в голову повторить маршруты великого путешественника. Хотя почему не приходит? Счастливчик, например, пытался повторить переход Пржевальского через пустыню. На лошадях и верблюдах. На него ни джунгары, ни хара-тангуты не нападали, но он потерял всех своих спутников, а вот Хубилган не потерял ни одного. В хошуме, где он останавливался, никто не смел повысить голос. В долинах и на перевалах, в пустынях и на солончаковых болотах, где соль в жаркое время нарастает над мертвой водой серыми буграми-сугробами, царил мир.

Но Пржевальский был только хубилганом; он не был пенсером.

Может, он превзошел бы любого пенсера, но все же был только моментальным человеком, оттого и умер рано. Да и как не умереть рано, если тебя постоянно обдувает ледяным горным снегом, обжигает жаром песков. А еще эти болотистые комариные пространства. А еще эти костлявые перепончатокрылые драконы в полнеба, залетающие в пустыню из Китая. Желтые пески так обширны, что монголы называют их тынгери – небо. Желтое небо. Цэвэр гайхамшиг. Оно сыплется, как песок, а пески текут, как облака. Хубилган умер не в родном поместье под липами, он упокоился на голом берегу плоского озера, раскинувшегося между устьями рек Каракол и Карасуу.

Я хотел отмахнуться от этих слов, но Алмазная не позволила.

Она снова заговорила. Теперь о некоем Ири.

Имя его звучало тревожно.

А был он всего лишь уроженцем малого бурятского селения Цаган-Челутай, они там жили как в пустыне. Этот проводник довел отряд Хубилгана (восемь верблюдов и две лошади) до Хуанхэ, пересек с ним каменистое плато Ордос, перевалил снежные перевалы Куньлуня, достиг Тибетского нагорья. Слушая Алмазную, я, конечно, вспомнил «Снежную бурю на горе Бумза» – вцепившийся в ледоруб неукротимый пенс; рядом с Хубилганом все, наверное, были такие. Щетинистые щеки в инее. Ледяная стена, черные изломы трещин, обвисшие снежные козырьки. Никакой гарантии на возвращение, но неистовый пенс вернется. С игры все начинается, игрой все заканчивается.

Среди враждебного населения надеяться можно только на себя и на штуцер.

Именно так. Только на себя и на дальнобойный штуцер.

Грубые незнакомые слова раздражали меня, будто Алмазная все еще продолжала говорить по-монгольски.

Штуцер Хубилгана пугал самых дерзких дорожных грабителей. Штуцер Хубилгана стрелял на день пути и сколько угодно раз, ведь заказывал Хубилган свое оружие в далеком Лондоне у лучшего ствольщика тех времен – Чарльза В. Ланкастера.

И помощников выбирал сам.

Я удивился: «Это-то зачем усложнять?»