Евгений Щепетнов: Чистильщик

Со мной не было истерики. Я не плакал. Просто окаменел от горя и сделался жестким, как гранит. Тренер хотел отправить меня на поезде – одного, снять с соревнований, но я знал, как нужна нашей команде моя медаль, и остался до конца – еще на два дня. Каждый день звонил в больницу – дважды в день. И потом перед глазами стояла картина – я приезжаю, прихожу в больницу, а мне говорят: « Отмучилась, сердешная!» Почему-то именно так, такими словами, как из старой книги Тургенева или Толстого. И кровь стыла в жилах.

И я выиграл золотую медаль, и разразился невероятный скандал. Не потому, что выиграл, а потому КАК выиграл. Я едва не убил несчастного мальчишку, который вышел на ринг и встал против меня. Будто замкнуло. Будто я хотел выместить на этом парне всю обиду, всю злость, всю ненависть к тем тварям, которые покалечили мою маму! Я бил, бил и бил – страшно, как в мешок, сам получая удары и не обращая на них никакого внимания! Меня просто не интересовали потуги «мишени», неспособной нанести мне ровно никакого вреда! Ну да – разбитые губы, подбитый глаз, кровь из носа – ерунда! Кровь остановилась у меня через несколько секунд, губы зажили – через день, синяки рассосались через сутки. Парню пришлось гораздо хуже. Я месил его так, что, прежде чем судья остановил бой «за явным преимуществом», я успел сломать противнику челюсть в двух местах, размозжил нос, рассек брови (обе!), и он напоминал собой отбивную, а не живого человека.

Потом обнаружилось, что у него сломаны еще и три ребра – результат моего апперкота в ошеломляющей, невероятной по скорости, убийственной серии.

Тренер потом сказал, что никогда еще не видел такой феноменальной скорости и такой феноменальной глупости, как в этот раз. Я абсолютно не заботился о своей безопасности, как берсерк, готов был убивать и быть убитым, поставив на карту всю свою жизнь. И это уже был не спорт. И этому он, тренер, нас никогда не учил. И очень жалеет, что не отправил меня домой, как хотел до того. К черту такие медали, к черту такая жизнь – если его ученик превращается в зверя, неспособного жалеть людей! И даже сказал – теперь он сомневается, правильно ли делал, что учил меня всему, что знает сам.

В общем, мы поссорились – если можно так сказать. Ссорился, скорее, Петрович – я только, насупившись, молчал, думая о своем. А когда Петрович устал и, махнув рукой, ушел в свое купе, я улегся лицом к стене и пролежал так до самого приезда, поднимаясь, только чтобы пойти в туалет да набить желудок чем-нибудь питательным, не разбирая вкуса – молодой организм требовал своего, даже если мозг и был залит пенящимся потоком горя и досады.

С вокзала я поехал в больницу – Петрович выдал мне деньги на такси, а перед тем, как посадить в машину, вдруг прижал к себе – сильно, по-отцовски, и глухим голосом, полным сдерживаемой ярости и боли, сказал: « Держись! Все будет хорошо! Я верю! Маме привет передавай! »

Уже потом, когда Петровича не было в живых, я узнал – он поставил на уши весь город. Он связался с криминальными боссами, пытаясь узнать, кто же напал на мою мать. Он объявил награду за головы этих тварей и пообещал, что удвоит ее, если тварей доставят к нему лично и живыми.

Тренер по боксу – в «Динамо» он или в «Трудовых резервах» – всегда имеет связь с миром криминала. Большинство из уголовных авторитетов новой волны девяностых прошли через секции бокса или единоборств, и большинство из членов их бригад – бывшие военные или спортсмены. А чаще – и то и другое разом. Мир профессионального спорта не так уж и велик, и тренеры в них – как опорные столбы платформы, стоящей над морем людей.

Кроме того, справедливо не надеясь на наши правоохранительные органы, которые без смазки работают довольно-таки вяло, он активировал всех знакомых ментов, дойдя вплоть до самой верхушки ГУВД (благо что общество-то «Динамо»!).

Увы, ничего из этого не получилось. Преступники как в воду канули. Скорее всего, они были приезжими из какой-нибудь восточной республики и после совершения преступления в панике свалили к себе на родину, справедливо опасаясь жестокой расплаты. ( Майора, мента – святотатство! Все равно как на бая напасть! )

Меня пустили к маме в палату реанимации – сам не знаю почему. Туда вообще никогда никого не пускают, но меня пустили. Скорее всего, постарался тот же всемогущий Петрович, который ничего не пускал на самотек. Кроме своей жизни…

Я стоял на коленях у маминой постели и смотрел в покрытое синяками лицо с таким ужасом, которого не испытывал никогда в жизни, даже тогда, когда меня пообещали бить каждый день, «пока я не сдохну, захлебнувшись кровью». Тогда я почему-то знал, что у негодяев ничего не выйдет – наверное, потому, что у меня была моя мама, способная тучи развести руками, опрокинуть гору, поднять грузовик, убить всех вокруг – если со мной что-то случится! А теперь она лежала передо мной – безмолвная, съежившаяся, фиолетовая от побоев и тихонько, с хрипом дышала через маленькие трубочки, введенные в ее ранее красивый, греческий нос.