Алекс Бор: Гнилой

Но Гнилой уже решил, что пойдет.

А у Прохана, конечно же, был свой интерес.

Гнилой считался лучшим сталкером. Он всегда возвращался.

Прохан надеялся, что Гнилой вернется и на этот раз. А потом расскажет обо всем, что видел. Особенно о Вокзале.

Под Вокзалом были хорошие подземные убежища. Построили их в конце восьмидесятых годов прошлого века. Во времена почти былинные, ибо кто сейчас помнит страну, которая когда-то называлась СССР? Даже старики не помнят. Но все, даже зеленые юнцы, знают, что в СССР готовились к ядерной войне и поэтому плохих убежищ не строили. Вот и это убежище – Завод, тоже построили во времена СССР…

И Прохан был искренне благодарен за это погибшему почти сорок лет назад государству.

Миновав еще одну металлическую дверь, Гнилой вышел в очередной коридор. Электролампочки здесь горели ярче и были натыканы через каждые три метра.

Он остановился за секунду до того, как из бокового ответвления коридора раздался окрик:

– Стоять!

Вспыхнул яркий свет, ослепив привыкшие к полутьме глаза.

Гнилой прищурился, но рук, чтобы прикрыть глаза, не поднял: кто знает, как его движение могло быть воспринято. Часовые могли оказаться очень нервными, сразу палить бы начали.

Когда глаза перестали слезиться от яркого света, что бил из ручного фонаря, Гнилой увидел перед собой двух молодых бойцов. Молокососов не старше восемнадцати.

Но по их лицам было видно, что они родились с автоматами в руках.

– А, это ты, Гнилой, – откуда-то возник третий, старший караула. В комбинезоне антирадиационной защиты. И тоже с автоматом.

Правда, он тут же убрал его за спину.

– Отбой, парни…

Когда за спиной закрыли люк в подземное убежище, Гнилой снял рюкзак и уселся на него, положив автомат на колени.

И просидел так полчаса, ни о чем не думая. Он не боялся, что его обнаружат чужаки: противопехотные мины – самое действенное средство, которое отрывает не только ноги и яйца, но и желание без спроса соваться на чужую территорию. Ну а потом часовые устроят любому выжившему калеке допрос с пристрастием… Бойцы отлично ориентировались даже в темноте – Прохану где-то удалось раздобыть приборы ночного видения. Где – он не говорил. Да никто и не спрашивал. Правда, ходили слухи, что там, где эти приборы хранились, теперь хранятся человек двадцать. В виде трупов. Незахороненных… ибо зачем? Зомбякам, которые выходят на охоту по ночам, тоже чем-то надо питаться…

Поэтому ночью наверх никто не высовывается, кроме караульных и сталкеров. Гнилой много раз ходил в ночное. Зомбяков он не боялся. Его интуиция, о которой уже лет десять ходили легенды, позволяла ему чуять опасность за километр, так что он даже иногда жалел, что ни разу не столкнулся нос к носу с теми, кто уже перестал быть людьми.

Хотя Гнилого порой занимал вопрос: вот те люди, которые считают себя людьми, – разве они на самом деле люди?

Вот он сам, Гнилой, – разве он по-прежнему человек?

Он дождался, когда тяжелая серая хмарь, спрятавшая солнце много лет назад, чуть посветлела, и только тогда двинулся в путь.

Он был уверен, что доберется к Барьеру до сумерек – в июне темнеет поздно.

Дыхание сразу сбилось – он пошел прямо по груде битого кирпича, которую не хотелось обходить.

Прохан был прав, когда сказал ему: «Ты хоть и мой лучший сталкер, но как был гнилым, так им и останешься, пока не сдохнешь».

Прохан был прав.

Но именно Прохан и посоветовал идти на рассвете.

«Береженого бог бережет», – буркнул он, положив на плечо Гнилого широкую, как лопата, ладонь.

Такими ручищами легко убивать – не раз думал Гнилой. И если тот когда-нибудь решит свернуть мне шею… то я не буду сопротивляться.

«А не береженого конвой стережет!» – добавил Прохан.

И захохотал.

Прохану было около шестидесяти, его тело сплошь покрывали татуировки, и Гнилой был уверен, что до Катастрофы тот сидел в тюрьме. Но, понятное дело, ни о чем таком он у Прохана не спрашивал.

В этом новом мире, что родился под грибами ядерных взрывов, считалось плохим тоном интересоваться у кого бы то ни было его прошлым.

Невинный вопрос о том, чем твой собеседник занимался до Катастрофы, вполне мог закончиться для слишком любопытного пулей или ударом ножа.

Гнилой и сам так поступал.

Иногда…

А потом люто себя ненавидел и напивался до беспамятства.

Когда Гнилой выходил «на прогулку», лишнего он не брал.