Дмитрий Силлов: Гаджет. Чужая Москва

Лифт дернулся, двери открылись. Я вышел и остановился перед дверью, всё так же обитую дешевым дерматином. Постоял немного, рукой дотронулся, словно опасаясь, не морок ли это, не наваждение ли. Потом тряхнул головой и достал из ножен «Бритву».

Нож, откованный из артефакта, слабо светился в полумраке лестничной клетки. Можно было, конечно, ту дверь и ногой выбить, но не хотелось грохотать на весь подъезд. А возиться с мультитулом терпения уже не было. Уж больно хотелось побыстрее домой попасть.

В общем, я всё сделал аккуратно. Ввел клинок между дверью и косяком и слегка надавил книзу.

Лезвие, способное рассекать границы между мирами, легко перерезало ригель несложного замка. Дверь слегка скрипнула петлями. Открыто.

Я вздохнул, спрятал «Бритву» обратно в ножны, распахнул дверь…

И замер.

В квартире присутствовал запах жилья. Не запустения, как я ожидал, не многолетней пыли и затхлости, а совсем наоборот.

Пахло картошкой, жаренной на сале, перегаром, старыми носками, дешевыми женскими духами. Все эти оттенки мой нос, привычный различать запахи Зоны, моментально вычленил из общего душного запаха жилого помещения, пропитавшего обои, потолок, пол…

Чужого запаха.

Которого здесь не должно было быть.

Я перешагнул порог. Рука сама привычно нащупала выключатель. Щелчок – и свет залил знакомый тесный коридор… заставленный, завешанный, захламленный чужим барахлом.

На редкость безвкусная картина на стене. Велосипед возле старой вешалки, оставшейся мне в наследство от деда Евсея. Чьи-то шмотки на той вешалке, поверх которых зацепилась за самый край крючка дурацкая ковбойская шляпа. Интересно, кто же это так вольготно обосновался в моей квартире?

Ответ не заставил себя долго ждать.

Послышалась дробь босых ног, выбиваемая по полу, и из комнаты выскочил мужик в майке и семейных трусах. Плотный такой дядя, крупный, хоть и с пивным животом. В руке большой кухонный нож длиной сантиметров в тридцать, которым ну совершенно невозможно убить-порезать человека и который поэтому ни разу не холодное оружие. В отличие от холодного, которым, стало быть, можно. Кто это, интересно, придумал такую ересь, мол, вот тот нож – он да, холодный и опасный. А вот это пырялово в руке у плотного дяди, которое если всадить в брюхо, то на дециметр из спины выйдет – вполне себе легальный и неопасный кухонный предмет хозяйственно-бытового назначения.

У меня всегда так. Как кто-то собирается меня замочить, так сразу ко мне в голову приходят философские мысли о несовершенстве мира и бренности бытия. При этом они совершенно не мешают моему организму адекватно реагировать на опасность. Я мысли думаю, организм реагирует на рефлексах. Ему мои мысли не нужны, он сам знает, что нужно делать с дядями, собирающимися меня зарезать.

Правда, мужик свежевать незваного гостя не торопился. Проморгался со сна, сфокусировал взгляд и заорал:

– Чо, блин, за нах? Ты кто такой, мать твою?

Я молчал. Интересно мне было, что мой организм сделает с дядей, когда тот на меня всё-таки кинется. По этому поводу я даже размышлять перестал о неуловимой и явно от нефиг делать придуманной грани, отделяющей «холодняк» от «хозбыта». Или, может, не ждать, а просто отобрать у дяди колюще-режущий предмет, воткнуть ему его, скажем, в левую ягодицу и вернуть вопрос, который этот носитель трусов и живота поверх них задал мне – только в более культурной форме. До такого быдла вежливость лучше доходит, особенно если при этом клинок в мягком месте разок-другой провернуть.

Но тут случилось неожиданное. Для меня. То есть настроился я, значит, отбирать у невоспитанного дяди ножик, после чего начать задавать ему вопросы на тему, какого, собственно, хрена он в моей квартире делает. Но – не успел.

Из комнаты выглянула женщина. Полная, заспанная, в застиранном халате, лицо побелевшее от волнения, и глаза – что чайные блюдца, большие и круглые от ужаса.

Однако дело было не в ней. Нормальные мужики в подобных ситуациях слабый пол просто отодвигают в сторону и продолжают дальше разбираться.

Но из-за спины женщины высунулась мордашка еще более белая от страха, чем мамкина, хотя, казалось бы, белее уже и некуда. Девочка лет восьми. Смотрит на меня не мигая и не плачет. Шок. Понятное дело: среди ночи дверь ее – теперь уже ее – дома вскрывает какой-то бомж. Рожа злая, небритая, руки в кулаки сжаты. Любому понятно, даже мальцу, – папку бить собрался, а может, даже убивать. А потом за них с мамкой примется…