Михаил Ахманов - Патроны не кончаются никогда, или Записки охотника на вампиров

Для Забойщика контракт – большое подспорье. Мелкую акцию можно и так осуществить, убрать иницианта по наводке соседей или снести башку уроду, застав его на месте преступления. Но крупное дело лучше начинать с контрактом – желательно от солидных людей. А кто у нас солидней церкви? Министры, депутаты, президент?.. Как бы не так! Все они приходят и уходят, а церковь остается.

Но, как говорилось выше, контракта я не получил. В этот день я ждал его до вечера, но звонка по телефону не было, – и с посыльным или в компьютер ничего не поступило. Утром я все-таки связался с Гильдией, зарегистрировал устный договор с архимандритом Кириллом, придумав подходящую формулировку: мол, попросили меня разобраться с убийством Николая Вырия. Затем отправился на Пушкинскую площадь. Пешком пошел – идти всего-то пятнадцать минут.

Митинг уже начался. В плотном оцеплении ОМОНа волновалась толпа тысячи в три человек, люди что-то кричали, трясли плакатами и знаменами, и флаги у них были сплошь голубые. Не сразу я сообразил, чего они требуют – подумалось мне, что тут замешан Евросоюз, и выступают за контакты с ним, а может, против. Но надписи на транспарантах гласили не об этом: «Отказ в усыновлении – беззаконие!», «У нас тоже есть права!», «Позор правительству!», «Мы хотим детей!» – ну и прочее в том же роде. Тут я понял, что оказался на митинге геев и лесбиянок, желавших обзавестись приемными детьми. Отец Кирилл неплохо постарался! Найдет меня Пафнутий, и будем мы с ним как шерочка с машерочкой, пара невинных голубых.

Омоновцы всех пропускали, так что я без конфликтов ввинтился в толпу и стал фланировать туда-сюда в ожидании брата Пафнутия. Народ и в самом деле кучковался парами, мужик с мужиком, барышня с барышней, но были и одиночки вроде меня – похоже, искали партнеров. У памятника великому поэту надрывался длинноволосый тип, витийствовал о поруганных правах, о том, что дети – цветы жизни, и без них семья не семья, а так, одно сожительство. Толпа отвечала согласным ревом и колыханием флагов. Молодежь приплясывала, девки целовались взасос, парни гладили друг другу задницы, а мужики посолиднее скромно держались за ручки. Пушкин смотрел на это действо с печальной усмешкой – ему, поклоннику дам, изыски нашего века были мерзки или как минимум непонятны.

Длинноволосого сменила тетка с основательными буферами и громоподобным басом. Я обошел вокруг памятника, но Пафнутий как сквозь землю провалился. Конечно, в лицо он был мне незнаком, но я представлял такого монашка-скромника с постной рожей и в темном одеянии. Ничего похожего! Зато раза три-четыре уловил я эманацию вампиров, отдаленную и слабую, точно запах уксуса, закупоренного в бутылке. Удивляться этому не приходилось: где толпа, там всегда кровососы. Особенно если грядет беспорядок, в котором можно поживиться.

Первичные такой охотой брезгуют, у них канал снабжения налажен. Другое дело иницианты, те, кто еще не набрался опыта, не присосался к какой-то кормушке вроде универсама «Крохобор». Эти бродят по дворам и улицам, караулят в парадных, ошиваются у школ и посещают всякие сборища, то в одиночку, то целыми стаями. В мире вампиров они – расходный материал, чечако, коими не жаль пожертвовать. Со временем те, кто остался в живых, прибьются к шайке первичного, обычно того, кто их инициировал. Но первичные тоже меж собой не равноправны, есть среди них аристократия, твари древние и злобные, как говорил отец Кирилл. Однако здесь их не встретишь. Уровень не тот!

Я заканчивал второй круг у статуи поэта, когда по Тверской, перекрывая движение, повалила новая толпа. Были в ней больше пацаны и молодые парни, бритые наголо, в черных кожаных куртках и тяжелых бутсах, с цепями, обрезками труб и клюшками для гольфа, и шли они плотной колонной, точно римский легион. Целеустремленно шли, прямо на наше голубое сборище. Я в тот момент очутился на тротуаре со стороны Тверской и видел, как расступается перед ними ОМОН, причем с большой охотой.

Миг-другой, и легионеры в кожанках обрушились на геев. Но те, похоже, были готовы к битве – нашлись у них тоже палки, и клюшки, и целые оглобли, древки от плакатов. Не прошло и трех минут, как вокруг меня уже кипела схватка, рычали мужики, визжали девицы, мелькали дубинки, слышался звук ударов, брызгала кровь. За геями было численное превосходство и вера в светлый идеал, за бритоголовыми – резвость, дисциплина и лучшая экипировка, башмаки и куртки с блямбами. Они врезались в толпу, точно лом в снежный сугроб, и начали расходиться двумя крыльями, оттесняя геев к памятнику. За ними оставались окровавленные люди, девицы в растерзанных платьях и неподвижные тела. Глядевший на это Пушкин уже не усмехался с грустью, а был суров и мрачен – должно быть, виделся ему расстрел декабристов на Дворцовой.