Владимир Михайлов - Постоянная Крата

Я немножко подумал – и засел за сочинение подробного отчета о той операции, которая в архиве Службы носит невразумительное (как и все кодовые) название «Кольцо уракары». Я составлял доклад, стараясь восстановить в памяти до мелочей каждое событие и его участников, свои замыслы и результаты их воплощения – и тому подобное. И сразу почувствовал себя занятым человеком, раз и навсегда запретившим и ПП, и его собеседнику обращаться ко мне, пока я сам их о чем-нибудь не попрошу. Поскольку об уракаре они вообще ничего не знали.

Работая, сотворяя новый текст и возвращаясь к уже написанным разделам, я старался не думать о том, о чем размышлять было бы неприятно: что этот мой отчет никому не нужен, никто его не заказывал, никто не ждал и, если я так никогда его и не закончу, никто не почешется, потому что вообще даже не узнает о том, что такой отчет когда-то писался. То есть работа моя на самом деле представляла собой лишь довольно элегантную форму безделья; не зря бездельники, как правило, стараются выглядеть предельно занятыми людьми. Наоборот, мне удалось внушить себе, что на Теллусе, в Службе, не кто иной, как сам Иванос, барабаня пальцами по столу, в двадцать пятый раз нетерпеливо вопрошает: «Что, отчет еще не получен? Ну почему Разитель так копается?!». Таким способом я пришпоривал самого себя. И к середине третьего месяца жизни на Стреле Третьей почувствовал, что дело близится к финалу. При этом написанное мне даже нравилось. Я начал уже подумывать, что его можно будет использовать в качестве учебного пособия при подготовке молодых кадров в Службе. Оставалось дописать еще две-три страницы – или, как давным-давно сказал поэт, «Еще одно последнее сказанье»…

И вот тут-то я и скис. Совершенно неожиданно для самого себя.

Исчезли вдруг и желание, и умение эти две страницы написать. И не только написать, но даже и думать обо всем этом.

Не надо было долго соображать, чтобы понять почему.

Излагая события прошлой операции, я никак не мог обойтись без Лючаны, которая, как я уже упоминал, в те дни страховала меня и всегда появлялась на месте действия как раз тогда, когда было нужно, чтобы оказать мне необходимую помощь, а временами даже просто спасти мою жизнь.

И всякий раз, вспоминая и заново переживая минувшее, я видел и ощущал ее – и с каждым днем все меньше понимал, что же, в конце концов, произошло между нами и почему я здесь – без нее, а она там – я был уверен – без меня. Что за идиотизм!

Объяснение у меня было лишь одно: операция с уракарой обоим нам обошлась недешево в смысле потраченных нервов, вообще здоровья, основательно разгромленного семейного гнезда… Мы вовремя не поняли: не нужно было браться за восстановление и приведение в порядок жилья, сделать следовало совершенно другое, а именно то, что сделал я один: мы должны были сбежать в незнакомую и совершенно спокойную обстановку, хотя бы на эту же Трешку – вдвоем, только вдвоем! – и тут жить, ожидая, пока оба не придем в норму. И уж тогда начинать думать о своих теллурианских заботах.

Теперь ясно стало, что мы оба были на пределе. Но главная вина, конечно, лежала на мне: я сорвался первым. Хотя – теперь я видел это совершенно ясно – у меня не было никаких оснований подозревать ее. И еще больше: если даже где-то когда-то с кем-то у нее что-то и произошло – ну и что? Все мы минутами проявляем слабость, а порою это вообще может оказаться необходимым для того, чтобы… ну, в общем, нужно. Но это же не повод для разрушения такого прекрасного союза, каким был наш.

Тем более что… гм. Ну, ладно.

Короче говоря – виноват был я. Выходит, мне и следовало сделать первый шаг к примирению.

Я был очень благодарен Стреле Третьей за то, что она помогла мне прийти в себя. Но чувствовал, что больше не в силах пробыть здесь ни единого дня.

Не размышляя далее, я уложил свой скудный багаж, оповещать об отъезде никого не стал, поскольку дом еще на три с лишним месяца оставался за мной и я рассчитывал, покаявшись и заключив мир, вернуться сюда уже с Лючаной и тут завершить процесс возвращения к нормальной жизни.

Вот таким образом я очертя голову вновь кинулся в тот мир, где меня три месяца не было; туда, где за это время успели произойти самые разные события, о которых у меня не имелось ни малейшего представления – потому что все это время я совершенно намеренно не получал извне – и не желал получать – ни бита информации. Не так уж редко мы, обидевшись на близкого человека, бессознательно переносим эту обиду и на весь мир – просто потому, что есть некое мазохистское удовольствие в ощущении себя самым обиженным из всех, кого когда-либо обижали.