Антон Краснов: Леннар. Псевдоним бога

Грендам засмеялся хрипло и страшно, маленькие глаза потухли и стали свинцовыми, мертвыми, словно от глубокого холода:

— Этот пришелец, которого сначала объявят Освободителем, еще будет долго и мучительно завидовать своим товарищам, которых умертвят на большом гликко. Акил не простит… Дело случая… Кто бы мог подумать, что Леннар падет от руки какого-то жалкого пришлого, который, как болтают разные глупцы, пришел к нам из Великой пустоты! Освободитель, да уж!.. Клянусь гнилым нутром Илдыза и всех его вонючих демонов! Ведь роль Освободителя наш милейший Акил отводил только для себя, ни для кого иного, недаром он с такой прытью кинулся наперерез Леннару туда, куда указал предатель!

— Кстати, а кто он, этот предатель?

— Один из Обращенных. Предают всегда друзья. Говорят, что Леннар сложил с себя стигматы власти и объявил своим преемником омм-Алькасоола!

— Алькасоола? Того, что ускользнул от нас в Первом?..

— Да, его. Верно, предатель решил, что Леннар вверился Храму, и выдал его головой сардонарам и многоустому Акилу, — пробормотал Грендам и снова принялся смеяться протяжно, надтреснуто и глухо, словно грохотала, ударяясь о забор под порывами налетающего ветра, жестяная посудина, подвешенная отпугивать зверье.

Раскаты этого смеха достигли и ушей Кости Гамова, ежившегося то ли от сырости подземелья, то ли от вступившего в жилы мерзкого, мерзлого страха.

Вот так. Как говорила мать маленькому Косте? «…Величественные люди с далекой планеты. Наверное, они красивы. Наверное, они справедливее и добрее нас. Ты думал о том, какими могут быть они, люди из других миров? Вот я думаю, что они непременно красивы. Никакие не мыслящие спруты, не уродливые говорящие головастики или разумное желе. Они — такие же, как мы, только лучше нас…»

Вот он, Контакт. Долгожданное столкновение цивилизаций. Как нелепо, как гнусно.

Ну что же, мама оказалась права. Да, не говорящие головастики и не разумное желе. Антропоморфные формы жизни. Люди. Люди! Но господи, он даже подумать не мог, НАСКОЛЬКО то, что он себе напредставлял, окажется отличным от реальности. А ведь он-то считал себя самым знающим из людей. Да, ни Элькан, ни Инара ничего не рассказывали ему про своих, но их самих он наблюдал-то не один год… Да что говорить о пришельцах — они такие же, как мы. Взять хотя бы Абу-Керима, сына нашего мира, такого же полноправного потомка сотен поколений, живших на Земле и ставших землей. Быть может, эти местные обладают даром проникать в человеческие мысли. Что хорошего, в таком случае, могли прочесть они в темном черепе террориста, который с лицом спокойным, гладким и безмятежным убивает своих собратьев, таких же, как и он, детей голубой планеты? И что они, эти люди из Корабля, должны ждать от пришлеца, в теле которого гнездится такая черная злоба, такое темное проникновенное спокойствие душегуба?..

Мысли скользили, расслабленные, обессиленные, почти лишенные смысла. Нужно ждать. Нужно просто ждать. Чего же он хотел — цветов и оркестра, или что тут заведено в музыкальной традиции пришельцев?.. Так, между делом, он, Константин Гамов, случайно убил человека. Возможно, того, что лежит сейчас в котле, чья рука свешивается по стенке этого котла, оцепеневшая, с длинными тонкими пальцами, легко изогнутыми предсмертной конвульсией.

Случайно? Нет, он бил осознанно. Делом случая было только то, что от руки Константина пострадал именно этот, а не какой-то другой человек. Случай… Как говорится в расхожей поговорке, случай — псевдоним бога.

…И не надо больше о Боге! Пусть о нем говорит ну вот хотя бы Абу-Керим, если он еще жив, буде у него еще такое желание!

Но отчего он, Гамов, так жалеет о содеянном? Он в своем праве! Эти пришельцы напали на них! Они убили нескольких землян! Да, он совершенно в своем праве, он должен был защищаться! И если бы не удар той дымящейся железякой по лицу человека в длинных закрытых одеждах, быть может, ему не выпало бы даже и сомнительной чести сидеть в этом вонючем подземелье со слизистыми стенами, рядом с вот этим котлом, откуда высовывается рука мертвеца.

Костя вздохнул и уставился на эту неподвижную кисть. Он не мог оторвать от нее глаз. Плыло, плыло в глазах. Забившая ноздри и поначалу нестерпимая вонь уже притупилась и только вяло ворочалась теперь в носу, ленивая, неспешная, липкая.

Конец?

И тут холодная кисть мертвеца вдруг дрогнула и поползла по краю котла. А может, это только показалось…