Виталий Сертаков - Заначка Пандоры

Я обратил внимание, как она слушает. Даже про пиво забыл. Она сидела, вся подавшись вперед, уронив узкий подбородок на сплетенные руки. Резкая граница тени от зонта проходила как раз поперек ее тонкой незагорелой шеи. Там, где солнце жадно набрасывалось на кожу, колосился, чуть заметно, нежный светлый пушок, поднимался вдоль высокой скулы, в тень, до уха, с экзотической сережкой в виде раковины. Одета моя визави была, что называется, шарман. Неброско, но грамотно. На фоне местного цветосмешения — просто молодец. Джинсы трепаные, но в цене и сидят, как надо. Тапки дорогие, с прозрачными каблуками.

И то, что внутри джинсов, замечательно выглядит. Особенно, когда вот так, вперед подавшись.

Становилось всё интереснее. В девочке не было ни капли нервозности. Такое впечатление, будто она не принимает ни малейшего участия в игре. Хотя игра уже идет, как минимум, три дня.

Я нащупал в кармане билет на самолет. Никакого смысла пока во всём этом не просматривалось. Абсолютно. Слишком мало исходных данных. Чужой город, чужая страна, чужая женщина со своими планами на жизнь. Но первый шажок был сделан.

Она заворожённо впитывала музыку, не замечая, как я на нее пялюсь. Я вряд ли создан для роли Казановы, но в данном случае вжиться не составило труда. Что-то в ней было, в этой черненькой, что-то влекущее. Руки гитариста бешено летали по струнам, левой щекой он прижимался к колкам, красное дубленое лицо покрылось капельками пота. Теперь танцевала не только девочка, трое черных, в пестрых рубахах навыпуск, приплясывали посреди тротуара, мешая проходить толпе.

Я оборачивался невзначай, раз, другой, третий, но позади ничего любопытного не заметил. Люди либо болтали между собой, либо пялились на музыканта.

Пожилая пара, за столиком слева, допила свой «берлинер киндл» и отчалила. Художник у фонтана закончил рисовать белобрысую девицу в шортах; она свернула портрет трубочкой и тоже ушла.

…Потом мы с новой моей знакомой фланировали по этой их, буржуйской, центральной улице (называется Кудамм) и заворачивали во всяческие заведения. Я выудил из-под обложки паспорта последнюю купюру, моля Бога, чтобы Пеликан не забыл прислать мне денег. Позади было спокойно, никого я пока не приметил. И наших в том числе. Прикрытия мне никто не обещал, потому что никто не ожидал опасности. Девушка объяснила, что по-немецки шататься по питейным местам называется «буммельн», и мы, наконец, познакомились.

Ее звали Инна. Как раз сейчас разводилась с мужем, но обсуждать это не хотела. Так получалось, что она, маленькая, юркая, шла всё время чуть впереди, задавая темп и направление движения, а я как будто тянулся за ней хвостиком. Инна толкала двери, заходила, куда ей нравилось, придирчиво изучала меню, не поворачиваясь проверить, здесь ли я вообще, а я покорно брел следом. Непривычно, но не обидно, а даже как-то посемейному. Я поглядывал по сторонам, но скорее по инерции, в окружающей толчее это было просто бесполезной тратой сил.

Мы пропустили по пиву. Затем выяснилось, что нас привлекает хорошее испанское вино. Она долго втолковывала официанту, какого года «Гранд резерв» ее интересует, а я глядел на нее, и вид, несомненно, имел самый дурацкий. То есть вел себя как надо. Принесли пригубить, но Инне не пришлось по вкусу, и мы гордо прошествовали в следующий бар. Там ее не устроила обстановка. Меня обстановка устраивала: заведение имело второй выход на соседнюю улочку. Я купил Инне мороженое и, пока она сражалась с упаковкой, ждал следующих посетителей. Следующие посетители так и не вошли. Я сказал себе, что достаточно достоверно играю роль помешанного, раз вместо того чтобы срочно бежать искать ночлег, который час делаю этот самый «буммельн» в компании взбалмошной, практически незнакомой девицы.

Наконец, мы застряли в итальянском ресторанчике. Мы говорили. Проще вспомнить, о чем мы не говорили в тот первый вечер… Инка рассказала, что профессионально занималась на родине джазом и намерена это дело продолжать. И не просто намерена продолжать, а не мыслит без этого своего дальнейшего присутствия на земле. Мне понравилось ее слушать. Не то чтобы важное нечто зацепило, а просто тембр голоса, манера подачи. Мне редко приходятся по вкусу голоса женщин, но ее я готов был слушать часами. Она рассуждала о музыке, о том, как всё это делается и как непросто здесь создать свою группу, участвовать в джем-сейшнах, пробиться в клубы, раскрутить рекламу. Я принялся спорить, генерировал идеи, почти всерьез проникся мыслью о джазовой карьере, даже начал вспоминать каких-то дальних знакомых из богемных кругов…