Олег Пауллер - Псы войны. Гексалогия [СИ]

Шеннон вспомнил Ному и его второго деда-гончара. Как-то раз в воскресенье они пришли посмотреть на его работу. Старик выгнул свою сутулую спину над гончарным кругом: чувствовалось, для него ничего вокруг не существует. Босые ноги с тонкими щиколотками быстро и ловко завертели привод. Прищурившись, дед бросил на круг влажный ком красноватой глины. Ноги у гончара бегали так, что за ними нельзя было уследить, круг завертелся все быстрее и быстрее. Тут дед вытянул свою левую руку: она вонзилась в глину, казавшуюся от скорости вращения сплюснутым шаром. Вдруг он начал расти, тянуться. Пальцы меняли его форму: шар превратился в бочонок, а затем в колонну. Тут вступила в дело правая ладонь мастера: она осторожно коснулась глины и нижняя часть вдруг округлилась, а верхняя — потянулась вверх. Движения босых ног, которые вращали привод то быстрее, то медленнее, были в полном согласии с действиями рук старика, касавшихся глины то жёстко, то нежно, то отстранявшихся, то вновь касавшихся материала. Неожиданно блеснул металлический шаблон, пригладил глину, снял шероховатости и как будто уточнил изменения: вот появился сосуд. Шеннон подумал тогда, что перед ним имитация сотворения мира! Предки были мудры, когда считали, что весь мир вылеплен из глины. Пока он размышлял над этим, сосуд стоял на месте — и рос… Пальцы деда тянули его, как какой-то диковинный цветок. Все это длилось несколько минут, а казалось часами. И вот уже тонкошеий, стройный кувшин для молока прямо засиял на вращающемся круге. Чудо произошло. Но дед Номы, видимо, был чем-то недоволен. Он замедлил, а затем до предела раскрутил круг. Движения пальцев стали совсем неуловимыми. Больше истончилось горло, круче стали бока, напомнив женские бедра. Красота, да и только! Но дед продолжал колдовать. Он наклонился, будто разглядывая, что же у него там вышло, притормозил, снова разогнал круг, и бока кувшина вновь потянулись кверху, стали уже; сосуд принимал удлиненные девичьи формы, теперь он казался легким и хрупким. Сам того не желая, Шеннон затаил дыхание, боясь отвлечь мастера и испортить его работу. Тем временем, горлышко-талия расплылось вверху резко выпрямляющимся устьем, напоминавшим девичьи плечи. Еще два-три убыстрения и замедления круга, скольжение пальцев по блестящей поверхности глины — и дед потянулся за проволочкой, чтобы срезать кувшин с круга, переставить его на полку. Тут он повернулся к Номе, стоявшей рядом, и в его глазах мелькнуло вопросительное, казалось даже жалобное выражение: "Ну как?" Шеннон тогда недоумевал, как это старый опытный мастер может быть не уверен в успехе своей работы? Зачем нужна была чья-то поддержка? И все эти волнения, все старания из-за кувшина, который будет свезен на базар и там продан какой-нибудь подслеповатой бабке, чтобы ей было в чем хранить скисшее молоко? Наверное, в этом есть высший смысл жизни: очень хорошо делать что-то очень простое!

Стемнело. Шеннон посмотрел вверх и громко рассмеялся. На краю огромного звёздного неба просматривался узкий край луны. Совсем тонкий, как будто источенный от долгого употребления серп.

— Обманул я тебя, старый колдун, — произнёс вслух Шеннон и захлебнулся кашлем. Достав флягу, он сделал из неё глоток, восстановил дыхание. — Дотянул я до новой луны. Всё-таки дотянул!

Затем он прислонился к стволу пальмы, приставил пистолет к виску и спустил курок. Выстрел "Кольта" громко раскатился посреди джунглей. Уже через несколько минут к остывшему телу полковника сбежались окрестные жители. Они понесли его труп в полицейские казармы, расположенные невдалеке, рассказывая каждому встречному, что произошло. Шеннон умер так, как хотел умереть, с пистолетом в руке и пулей в груди. Но пуля была из его собственного пистолета. Его сгубили не риск и смертельная опасность боя, а маленькие трубочки с фильтром на конце.,