Роберт Хайнлайн - Фрайди [= Пятница, которая убивает; Меня зовут Фрайди]

Ладно, попробуем иначе: ты попадаешь в больницу с какой-нибудь лихорадкой, а на следующий день или той же ночью выходишь через заднюю дверь, тебя кладут в машину для перевозки трупов, накрывают белой простыней и — ты во дворце. Сколько уйдет времени у придворных врачей на то, чтобы подготовить королевское тело к приему «багажа»? Ладно, не ломай себе голову — все равно ты не знаешь и не узнаешь этого… Когда она будет готова, они положат вас обеих на операционные столы, извлекут это из тебя и вставят в нее… Пока оно маленькое, это не так уж сложно. А потом… Тебе заплатят приличную сумму, и ты уберешься оттуда. Первый Гражданин скажет тебе «спасибо»? Вряд ли он сделает это лично, скорее всего — инкогнито, если… Прекрати, Фрайди! Хватит мечтать, ты ведь все прекрасно понимаешь. Вспомни лекции на основном курсе подготовки — одна из первых лекций самого Босса… Вот это место:

«Главная трудность такого рода миссии заключается в том, что после того, как агент успешно справляется с заданием, с ним случается нечто „непредвиденное“, что навсегда лишает его возможности болтать. Поэтому, как бы ни высок был гонорар, разумно избегать заданий подобного рода».

За время, пока мы двигались к Ботани-Бей, я не переставала думать об этом, прикидывая и так, и эдак, ища хоть малейший изъян в собственном логическом выводе. Я вспомнила классический случай Дж. Ф. Кеннеди: его наемный убийца был ликвидирован так быстро, что не было даже предварительных слушаний. А это дантист, застреливший Хью Лонга, покончил с собой несколькими секундами позже… А взять любого из бесчисленных агентов времен холодной войны — все они прожили ровно столько, сколько было нужно для исполнения их задания, а потом «случайно» оказывались перед мчащимися на огромной скорости автомобилями.

Все чаще и чаще перед моим мысленным взором разворачивалась сцена из столь давних времен, что ее можно, пожалуй, отнести к мифологии: пустынный берег океана, вождь пиратов следит за тем, как его люди закапывают сокровища, — яма вкопана, золото сложено в нее, и… Все те, кто копал яму, застрелены и своими телами накрывают клад.

Похоже на мелодраму? Возможно, но ведь речь идет о моем чреве, а не о вашем. Каждому во всей Вселенной известно, что отец нынешнего Первого Гражданина когда-то вскарабкался на трон по бессчетному множеству трупов, а его сын, то есть нынешний Первый, остается на троне благодаря своей еще большей жестокости, которая превосходит жестокость отца. Станет ли он благодарить меня за продолжение его династии? Или велит выбросить мои останки на свалку?

Не морочь себе голову, Фрайди! Нет ничего хуже, чем слишком много знать. Особенно в политике. Если бы они собирались обойтись с тобой по-честному, ты не была бы беременна. А раз ты беременна, тебе придется признать, что они не станут обходиться с тобой по-честному после того, как извлекут из тебя королевский зародыш.

Совершенно ясно, что нужно делать.

Неясно лишь как .

Отсутствие моей фамилии в списке экскурсантов на поверхности Аванпоста больше не казалось мне следствием обычной бюрократической путаницы.

Следующим вечером на коктейле я предложила Джерри потанцевать. Играли классический вальс, и мне было нетрудно придвинуться к нему вплотную и поговорить так, чтобы нас никто не слышал.

— Ну, как с дурнотой? — спросил он. — Прошла?

— Голубенькие таблетки здорово помогают, — ответила я. — Слушай Джерри, кто еще знает об этом, кроме меня и тебя?

— Тут такое дело… Я был так занят, что не успел занести это в твою медицинскую карту. Все записи хранятся у меня в сейфе.

— Да? А как насчет лаборанта?

— У него было очень много работы, поэтому все анализы делал я сам.

— Что ж, ладно… А как ты думаешь, могут эти записи пропасть? Ну, скажем, сгореть, а?

— Мы ничего не сжигаем на корабле — это действует на нервы начальнику пожарной охраны. Поэтому все бумаги мы рубим в «капусту», а крошки запускаем в процессор, выделывающий из них чистые листы. Так что, милая, можешь не волноваться, твоя постыдная тайна умрет вместе со мной.

— Джерри, ты настоящий друг. Знаешь, милый, если бы не моя горничная, я считала бы тебя отцом — помнишь первый вечер на звездолете?

— Вряд ли я его забуду. Я тогда здорово разозлился.

— Не моя вина в том, что ко мне ее приставили. Так решила моя семья, и она прилипла ко мне, как пластырь… Будто на меня нельзя положиться… Впрочем, ты-то знаешь, что нельзя. Ты не можешь придумать, как бы нам от нее избавиться? Мне сейчас очень хорошо. С тобой. Я знаю, что во всем могу на тебя рассчитывать.