Андрей Земляной - День драконов

Секунд пятнадцать он кочевряжился и орал, что, мол, всех нас за яйца возьмет, но когда за него принялся тот самый парень, у которого племянница пропала, то быстро все выложил. Слышь, догадайся с трех раз, кому он возил этих девчонок? А? Чего молчишь, таинственный незнакомец?

– Ясно кому, – угрюмо и нехотя отозвался мой собеседник. – Продолжай…

– Продолжаю, – покладисто согласился я. – Итак, выяснили мы, куда он их привозил. А вот куда они потом девались, узнали не сразу и с большим трудом. Знаешь куда?

– Ну? – мрачно спросил он.

– А там карьер был песчаный. Заброшенный, разумеется. Туда и отвозили их. И пропащую мы там нашли.

– И много?

– А это как считать. Много, мало… По Твоим меркам, Создатель, может, и вовсе кроха малая будет.

– Догадался, значит, – спокойно, словно констатируя факт, произнес он.

– А чего уж, не дурак вроде. Или дурак, да не настолько.

– Так сколько их было? – переспросил он.

– Так Ты ж у нас всеведущий? Вот и узнай! – не удержался я.

– Говори!!! Ну!!! – Голос неожиданно сорвался в старческий фальцет. И столько боли было в нем, что я вдруг даже пожалел его.

– Триста семьдесят пять душ там было похоронено до того, как мы пришли. Триста семьдесят пять скрученных колючей проволокой молодых женских тел. И каждую, заметь, каждую перед смертью, то есть между изнасилованием и убийством, пытали. Пытали зверски. Инквизиторов Торквемады стошнило бы от этого зрелища, словно институток. Так вот. Пользуясь случаем, желаю спросить. А Ты-то сам где был, когда их мучили? Где Тебя носило? Являлся небось в образе благообразного старца новому пророку?

– А после?

– Что «после»? После трупов там оказалось ровно на десять больше. Видишь ли, Ткач… Неразумные чада Твои, все, кто был замешан в этой истории, во главе с наместником той далекой провинции почему-то решили устроить пикник в этом заброшенном карьере и были разорваны заживо голодными собаками. Там мясом пахло… Такая вот геройская смерть. А? Что скажешь, господин-товарищ-барин прокурор-адвокат-судья?

– Не мешай, – медленно проговорил голос.

– Задумался? Ну думай, думай.

Мы помолчали.

– Слышь, Творец? – Мне надоело молчать.

– Ну?

– А ты можешь разговаривать и думать одновременно? Вопросик есть…

– Спрашивай! – милостиво разрешил он.

– А вот если бы я, к примеру, был мусульманином, Ты был бы Аллахом?

– А я, по-твоему, кто?

– Что, неужто Аллах?

– Дурак ты! – обиделся Господь. – Бог, он что для язычника, что для зороастрийца един. Только имена разные.

– Нет, подожди, – не сдавался я. – А выглядишь-то Ты как? Ну, к примеру, мусульмане Тебя никак не изображают. Коран запрещает. А вот христиане, например, или индуисты очень конкретны в этом смысле.

– Да никак я не выгляжу! – рассердился он. – Понаделали ликов… Одно утешение, иногда так изобразят, сам не налюбуюсь.

– А вот насчет триединости как? – продолжал доставать Его я. – Ну в смысле Отца, Сына там и Святого духа?

– Ну ты зануда! – восхитился Господь. – Как бы тебе объяснить… Вот ты своей печени кто? Отец, сын, а может, кормящая алкоголем мать?

– Ага, – удовлетворенно произнес я. – Так значит, я типа тоже Твоя печень?

– Ты заноза в моей жопе! – вскричал он. – Даже умереть толком не смог. Из ада тебя выгнали, рай превратил в какой-то дурдом… И что прикажешь с тобой делать?

– Отпустил бы ты меня, а? – неожиданно даже для себя попросил я.

– Отпустить, говоришь? – Бог помолчал, вздохнул. – Ладно, солдат. И пусть совесть твоя будет тебе судией. Она, похоже, неплохая тетка… Иди, воюй.

– Йес, сэр! – ответил я и провалился в длинную, как мусоропровод Эмпайр Стейтс Билдинг, трубу.

– И чтобы больше я тебя здесь не видел!!! – донесся до меня громовой бас Создателя.

Одинокая скала, источенный временем свидетель давнего путешествия льдов, пронзала лазоревый купол неба. Уже очень много лет она была пуста. Ее изъеденное расселинами и трещинами тело не населяли любопытные пестроглазые катойха и величавые фрегаты бескрайнего леса, длиннокрылые лессайсо. Трудно было найти среди этого зеленого моря, кишевшего всякой живностью, относительно спокойный кусок пространства, куда не заползали бы ни каменные змеи, ни ящерицы акканхо, так любящие нежное птичье мясо. Насекомые, что расплодились теперь в бесчисленных трещинах скалы, не привлекали птиц. Ведь даже болтливый негеш, чья безудержная жадность и прожорливость стала притчей, облетал ее черный палец далеко стороной.