Константин Проводив: Пыль (СИ)

Бродяга закричал как будто его режут, Здал смутился и отступил.

— Ты что?

Бродяга взглянул на Здала и нырнул в кусты.

— Вот гад.

Здал остановился на развилке, Голотея мотнула головой.

— Очередная засада. — громко рассмеялся Здал.

— Эх, Голик. Зря, всё зря. Столько времени эту пачку собирал. — Голотея фыркнула, толкнув Здала мордой. — Что не зря? Дурь — это всё. Да, может это и так. Но что мы сами будем есть. Ладно главное не отчаиваться, тем более мне это ничего не стоило. Папирос я ещё накручу, дело не хитрое, правда бумаги больше нет.

Здал погладил Голотею по вытянутой морде.

— Я совсем перестал тебя понимать.

— Мне как-то приснился сон, — искоса поглядывая в лошадиный глаз сказал Здал. — Ну так-то давно приснился, ещё в «Заповедном», перед тем как я собрался, куда мы там идём — в Москву.

Сон: «Беспроглядный, жидкий туман окутывал столбообразные ноги огромного мраморно-серого слона. На его спине, возвышаясь среди белых облаков, плавно качался помпезный трон — нет — скорей гнездо, украшенное драгоценными камнями и огненными перьями невиданных птиц. Женщина в одеянии из нитей солнца, словно богиня нежной, но страстной похоти восседала там.

В ладонях небожительницы лежали две горошины. Горошины эти были наделены смыслом и разумом. Одна горошинка чувствовала страсть, принимала на себя боль и тревогу. Вторая горошина заливалась плачем и страданием. Богиня держала в ладонях своих горошины, как держат в руках воду.

Облачная дымка рассеялась и обнажилась скала. Слон плавно причалил, к каменному выступу. Богиня грациозно сошла на плато. Над обрывом сквозь мглу небес был виден мир. Небожительница разомкнула ладони и дыханием ветра горошины разлетелись в разные стороны. И я чувствовал, что одна из этих горошин я. И я падал.»

— Когда я открыл глаза… Меня-аж озноб прошиб, такой жуткий сон. Не знаешь к чему это? — обратился он к лошади.

Здал сник в молчании, вспоминая сон стремящийся ускользнуть из памяти прочь.

Друг Здала и единственный спутник его Голотея. Лошадь с облысевшими от кислотных дождей черепом и задом. С пучком плёток вместо хвоста, с клочьями слипшихся волос на загривке.

— Эй Голик, там какой-то домик. И опять, и снова. Голотея, Голотея. — Здал бездумно и весело напевал всё что взбредёт ему в голову.

Едкий запах полыни витал над степью. Иней играл на солнце переливаясь разными цветами. С неба падал пепел, выделывая реверансы на ветру оседал на попоне Голотеи. Накидка из ветоши с элементами жести скрывала изуродованные кислотой бока лошади.

— Когда-то в таких домиках продавали топливо для машин, об этом рассказывали старейшины в моём посёлке. — Здал хорошо помнил, как покинул «Заповедный». Голик — ты меня слушаешь, я тебе рассказываю.

— На чём я?… Так вот, когда-то продавали топливо, дарующее жизнь железным машинам. Топлива было много, это был сок земли. До сих пор, с неба капает дождь с этим соком. Но именно потому что его было много, он очень быстро и закончилось.

Здал рассказывал истории — это был его хлеб. Он помнил, что рассказывали ему учителя — старейшины иногда он придумывал свои истории.

— Когда-то была цивилизация. Были машины, они были большими и ревели ни на что не похожими звуками. Было много пищи, и не было причин убивать за неё. Все были рады и можно было спокойно дышать полной грудью.

Сам он такого мира не видел, но мечтал, что, когда ни будь наступит такая пора. «Но надо уметь мечтать, и не забыть пожрать», — эту истину Здалу никто не говорил он понял это сам.

— А-ну… Уйди! — крикнул Здал.

Голотея уже опустила мясистые губы в бочку.

— Смотри. — Он плюнул в бочку, слюна не растворилась, а белым, пенным комочком скопилась на глади мутной воды.

— Смотри! — лошадь мотая головой начала вырывать поводья из рук Здала, — Хочешь, чтобы у тебя последние волосы выпали. — Он помотал лысой мордой за поводья, — Ну что молчишь!.. Ладно пойдём. Хочешь пить, найдём родник или сделаем земляной фильтр — всё лучше, чем дождевая.

Через наполовину выкопанную цистерну, дыра в которой позволяла пройти насквозь, Здал добрался до входной двери.

— По всей видимости, кто-то здесь хотел окопаться. — он провёл рукой в затёртой перчатке по сваренным швам на стыках бронированной двери, — Здесь происходила не шуточная история когда-то. Н-да.

Дверь обросла мхом, клочья травы торчали из всех щелей, но дверь по-прежнему была непреступна и стояла не рушимой преградой.