Николай Полунин - Харон

Рядом с длинноногой фотомодельной Инкой стоял пухлогубый пухлощекий молодой человек ниже ее ростом.

На пухлощеком пухлогубом молодом человеке был джемпер, из-под которого выпирал животик.

Животик молодой человек прикрывал букетом, кажется, собираясь преподнести его не Инке, а ему.

Из-за плеча молодого человека выглядывала… решил: мама, соотнеся явное сходство и разницу в возрасте.

Тогда он посмотрел на Инку.

Инкины голубые глаза молили, Инкины голубые глаза кричали. Они обещали все то, что он отдал бы Дарье, и еще больше. Только пойми, только помоги, только поверь! Это никакой не розыгрыш и не глупый фарс, я и не думала издеваться над тобой и унижать тебя, я не обманываю тебя сейчас и не обманывала раньше, между нами было все ясно с самого начала, и потом я сделаю все, что ты скажешь, выполню все, что захочешь, а сейчас — надо!..

— Прошу извинить, — сказал он бархатным голосом, отставил стакан и представился. — Меня сегодня дочка по хозяйству направила.

Вокруг него завились, его окружили, его потащили, ему сунули букет, который он не глядя сунул Инке, его знакомили с округло-оценивающей мамой, с замешкавшимся в прихожей бородато-волосатым папой, и вообще все напоминало давние-давние сцены семейных сходок «на праздники», когда тому, в кого он сейчас вернулся, самому было двадцать лет.

Был стол, слова, поздравления, выпивка-закуска, и казалось, присутствует он не на репетиции, а на настоящей свадьбе, не хватало только воплей: «Горько!»

Папа оказался крутым демократом, ветераном и 91-го, и 93-го, все еще борющимся за Свободную Россию против СССР, и от него он отделался шуточкой, что да, СССР был страной, в которой прошлое непредсказуемо, настоящее невыносимо, а светлое будущее терялось во мраке. (Выскочило.) С мамой шуточками было не отделаться.

— Вы знаете, — говорила ему мама, опасно перегибаясь бюстом через салат, — мы, конечно, особенно рады обретению Инночкой, так сказать, своей семьи, я имею в виду вас, но хотелось бы все-таки познакомиться, как бы это сказать… вы понимаете? Как насчет завтра у нас? Все-таки суббота.

— Я для Жорки все, чо хошь, сделаю, — говорил перешедший на тему чадолюбия волосатый папа. — Еще когда он первый грант от Беркли получил, я решил — все сделаю…

— Слава Богу, находятся люди, для которых не все измеряется выгодой, не торгаши, вы понимаете? — говорила мама. — Егорушка у нас с детства

увлекался математикой, все олимпиады выигрывал, а потом, когда Лужков учредил этот отдельный Московский университет для особо одаренных детей…

— А ты, Иван Серафимыч, в какой области? — качался рядом со «Смирноффым» папа. — Инка про тебя молчок, говорит — шибко секретный… Но уж как мы теперь почти родственники…

— Я ей сказала сразу: безродных нам не надо. Мы должны сперва встретиться, познакомиться. Будь ты хоть на каком месяце. Сейчас, я слышала, и экспертиза крови ничего не дает. Но ведь мальчик нервничает, его нельзя нервировать…

— Инка! — позвал он, оглянувшись на галдящий сквозь шум музыки стол. — Поди-ка помоги мне… нет-нет, это сюрприз, мы буквально пять минут, он у меня в машине, это рядом.

Мальчик Жоржик обиженно надул губки. Он оставался наедине с мамой и папой. Остальные все заняты, разговаривают, а у него невесту отнимает нехороший дядька. Потом подумал и откусил торта.

На лестнице Инка остановилась, закурила. Ему было интересно, что она скажет первое. «Хочешь ударить — ударь», или «Я тебе сейчас все объясню», или… еще чего-нибудь.

— Иван — что это такое у тебя? — спросила она, кивком указывая на шарфик, которым он замотал горло, имитируя бинтовую повязку, на которую, кстати, шарфик сильно смахивал.

Только раз Инка видела, что под ней, и то мельком. И во время любви — да и сколько у них встреч-то было? — он сразу приучил ее не касаться его шеи руками и не лезть с поцелуями. Никогда не спрашивала, сегодня спросила.

— А про все то, — посмотрел на закрывшуюся за ними дверь, — ничего не скажешь?

— Бляди чем платят? Натурой. Я тебе заплатила с утра. Подумаешь, посаженным отцом побыл, всего-то.

— В лоб хочешь, чтоб сильно умной не была?

— Не хочу. Пришибешь. А мне еще за эту мамину радость замуж выйти надо.

— Зачем? Залетела за срок? Кто он?

— Вундеркинд. Газеты надо читать. В двенадцать — школа с математическим уклоном, в четырнадцать — мехмат плюс еще какое-то мудреное-мудацкое заведение по прикладной математике. В шестнадцать — работы на уровне кандидатов, в девятнадцать уже две стажировки в Штатах, какие-то там эпохальные ихние математические открытия. Гранты, премии, надежды, перспективы. Посмотришь внизу, на чем они приехали.