Андрей Дашков - Андеграунд

Что-то было не так. Плохая работа. Плохие запахи. Плохие люди. Они плохо с ним обращались.

Настолько плохо, что впору было разрыдаться.

* * *

В пять часов семь минут утра Соня обнаружила Рыбкина спящим на топчане в мужской раздевалке. Почему бы нет? – она и сама вздремнула с полуночи до четырех. Славик проснулся от одного лишь ее присутствия. Сел. Его тут же бросило в пот.

– Пойди посмотри на Бобо, – приказала Гринберг. – Что-то он дергается. Перевяжи его на всякий случай.

У Рыбкина отлегло от сердца. Почему-то он ожидал совсем другого известия. Какого именно? Этого он еще не осознавал.

Он поднялся, чувствуя необъяснимую слабость во всем теле. Кое-что он соображал, поэтому прихватил с собой резиновую дубинку.

– Свет! – буркнул он, выходя в коридор.

Соня вернулась на пост и щелкнула тумблером на панели. Рыбкин глянул в глазок, вмонтированный в дверь третьей палаты, которая теперь была ярко освещена. Бобо до сих пор не проснулся, но ворочался, словно больной в тяжелом бреду. Когда Рыбкин приоткрыл дверь, стало слышно, что пациент повизгивает по-собачьи. Славик был опытным санитаром – на своем веку он видел и слышал и не такое.

Вдруг Бобо дико завизжал и сделал попытку вскочить – с закрытыми глазами. Рыбкин отреагировал мгновенно. Он двинул психа дубинкой в живот, а когда тот сложился пополам, швырнул его на кровать. Самое удивительное, что Бобо при этом так и не пришел в себя. Он свернулся калачиком, умиротворенно урча. Как только Рыбкин повернулся к нему спиной, снова раздался дикий, безумный визг, от которого закладывало уши.

– Что ты возишься?

Славик вздрогнул и обернулся.

Соня стояла на пороге палаты.

«Какого черта тебя сюда принесло, корова любознательная?» Рыбкин послал ее – про себя. Потом распрямил Бобо, постукивая его дубинкой по суставам, и пристегнул к кровати кожаными ремнями.

Спящий визжал не переставая. В этих воплях звенел смертельный, непереносимый ужас. Из уст Бобо Рыбкин слышал всякое – от похабных анекдотов и ритуальных песнопений до рецептов приготовления паштета из детской печени, – но подобный концерт тот закатил впервые.

Славик захлопнул дверь, отгородив себя от звукового кошмара. И понял, что надо бы снова хлебнуть из пробирки…

Соня возвращалась к своему вязанью, виляя жирным задом. У Рыбкина, смотревшего ей вслед, возникло почти непреодолимое желание распороть скальпелем хрустящую ткань халата у нее на ягодицах и искромсать желеобразную плоть. Хорошо, что скальпеля под рукой не оказалось…

– Убери в двенадцатой, – сказала Соня, обернувшись. И погрузилась в свой аквариум, где было спокойно, тихо, пахло дезодорантом и завораживающе мелькали острия спиц, нанизывая на себя петли пряжи…

Славик тихо шептал проклятия. Эта идиотка Гринберг все-таки заинтересовалась тем, как поживает «свинка». Санитару Рыбкину предстояло выполнить самую неприятную часть работы. И ничего не возразишь. В контракте его обязанности были оговорены предельно четко.

* * *

Со «свинкой» все было в порядке. Во всяком случае, так показалось Рыбкину. Он подошел к ней, расставил ноги пошире, чтобы не запачкать туфли, и обхватил ее шестидесятикилограммовое тело, просунув руки под мышками. «Вставай, сука, папочка пришел!» – прохрипел он, рванув сидящую вверх.

Прислонив «свинку» к стене, Славик изучил лужу, а затем развернул пациентку и увидел, что загрязнение приняло глобальный характер. Он едва удержался от того, чтобы снова не отхлестать ее по роже.

Пачкаться не хотелось. До конца дежурства оставалось два с половиной часа. Куча времени, если знаешь, как им распорядиться. Рыбкин знал. Он не был лентяем, нет – просто сегодня он понял: грязная работа не для него. Человеческая грязь – это всегда нечто специфическое. Исключительная пакость. С гораздо меньшим отвращением он убирал бы коровий навоз.

Он отлучился ненадолго и вернулся с каталкой. Уложил на нее «свинку» и покатил в сторону душевой. Увидев это, Соня покрутила пальцем у виска. Впрочем, ей было все равно – каждый сходит с ума по-своему. Рыбкин осклабился. Она поняла его без слов и щелкнула тумблером.

Душевая была огромной и напоминала процедурный зал в какой-нибудь водолечебнице а-ля «Пятигорские купальни». Из-под замутившихся от пыли плафонов сочился желтый свет. В трубах резвился местный водяной – вонючий мутант из канализации. Жертва аборта.

С порога Рыбкин сказал в пустоту: «Привет!» Его настроение улучшалось с каждой минутой.