Ольга Елисеева - Колыбельная для жандарма

Что до деканата, то буквально на пороге гостей охватывало благоговейное чувство застывшего времени. Мягкие хорасанские ковры глушили шаг, резные панели из мореного дуба скрывали настенные экраны мониторов, телефоны были с трубками, крутилками и медными гербами. В углу стояли высокие ходики с маятником. Они били каждый час (если, конечно, не забыть перетянуть гирю на цепочке), а раз в 15 минут гулко ударяли один раз, отчего все сразу понимали: пора. Что пора и куда пора – второй вопрос. Словом, часы дисциплинировали, как и барометр красного дерева на стене. Оба инструмента когда-то принадлежали антиквару, тот божился, что они выполнены аж в XIX веке, но починить не брался, поэтому ходики иной раз били посреди ночи, а барометр вечно показывал погоду в параллельном измерении. Сегодня он упорствовал: буря.

В деканате, как обычно, потоками студентов-просителей рулила деканша Галина Шамхаловна Резвая – женщина сколь крошечная, столь и решительная. Ее очарование не портили ни приказной тон, ни стол, заваленный бумагами.

– Кофе или марсианский цикорий? – спросила она, едва завидев подругу.

– Цикорий, – отозвалась Елена, – тем более ты его и варишь.

– Из вежливости положено спрашивать, – обиделась Резвая. – Я могу что угодно сварить и на голове, как африканская принцесса, вынести. Как твои «дети»?

– Сидят, готовятся.

Мягкие пары́ уже наполняли комнату. Цикорий выращивали в марсианской колонии Новое Неро. Когда делили Красную планету и сбрасывались на ее терраформирование, мы, как всегда, опоздали – долго думали. Поэтому нам достался не самый лучший кусок – очень влажный после парникового эффекта, почти болото. Что с ним делать, никто не знал, раздали садоводам, а у тех ничего, кроме странного голубоватого цветка из-под Ростова, не принималось. Кто бы мог подумать, что на марсианских почвах цикорий приобретет небывалый вкус, начнет пахнуть ванилью, коньяком и миндальной крошкой. Его и раньше-то считали целебным, а теперь – мертвого из гроба поднимал. Поэтому все прогрессивное человечество глушило по две кружки по утрам, изобрело десятки способов заварки, смешивало с корицей и молотыми кофейными зернами, подавало в чашечках, пиалах, бокалах и даже костяных рожках альпийских коз (извращение, но высокого уровня). Важно, что потомки дачников давно стали плантаторами, завели сотни роботов-сборщиков, озолотились и развивали планы экспансии на спутники Сатурна – эксперимент-де показал, что новая земля Япета даст цикорию третью жизнь.

– Пить или не пить? – Галя бухнула перед носом подруги увесистую кружку.

– Ехать или не ехать? – парировала Коренева. – Решила, наконец? Луна или море Норденшельда? Шамхаловна, давай, каникулы ждать не станут.

Деканша пригорюнилась. Она выцарапала две горящие путевки в разных направлениях и напоминала буриданова осла. Луна, конечно, старый курорт. Уровень обслуживания мировой. Но и цены… Зато северные акватории, как теперь называли все побережье России, полвека назад подвергшееся интенсивному затоплению, предлагали сказочный список услуг по баснословно низкому курсу. Раскручиваются. Их можно понять.

Таяние арктических льдов заметно изменило рельеф. Море Норденшельда, переименованное при Советах в годы борьбы с иностранными фамилиями в море Лаптевых, не просто вернуло старое название – оно разлилось, войдя в поймы рек, выпустив солоноватые воды на луга и пастбища. Братья Лаптевы теперь распластали свое имя к востоку, закрывая собой не то непомерный залив, не то «союзное» море Норденшельда же, границей которого стал некий донный хребет, невидимый невооруженным глазом.

– Ну, решайся! Норденшельд. Надо посмотреть новое. Все говорят: пансионатики маленькие, чистенькие, как мы любим. И где еще растут водоросли, омолаживающие за пару процедур лет на десять?

Галя посмотрела на подругу, как на блаженную.

– Рекламы начиталась?

– Даже если и врут, – не обиделась Елена, – разве плохо завернуться в водоросль размером со слоновое ухо и подремать в теплой водичке? Даже императорская чета ездила на Норденшельд.

Елена рассчитывала на неотразимый довод. Но в двери возникла голова профессора Шишкинда с кафедры Международной ментальности, который ядовито вставил:

– Ради императорской четы там расстарались и губернатор, и принимающие. А вот что вы, девочки, увидите, еще вопрос. Говорят, от хребта Ломоносова движется нефтяное пятно.

Елена Николаевна терпеть не могла Шишкинда – паникер в обозе.