Леонид Сурженко: Темень

Вот же влез, сволочь! И не слазит никак, паскуда… Вот она ванна, под боком буквально, только заползай, так ведь не в штанах же этих грёбаных… Руки трясутся, блин, как у бомжа тамбовского, никак не унять кондрат. Хоть бы куртку с плеч стащить, так ведь сидит, как влитая, чисто цемента туда напихали. Ох, сдохну я тут в шмотье этом, весь в дерьме по уши.

А, поползли - таки, джинсы мои каннибальские, на всех грязях отдыхавшие… Поползли на пол, только я на них и не глянул – смотрю на ляжки свои замазюканные – грязищи там больше, чем на штанах самих. Конечно, на брюхе полсуток ползать, да ещё в таком сортире… Да не это главное.

Я присел на край ванны, внимательно изучая грязные мокрые ноги. Не, вроде всё на месте. Чего-то мне казалось, что ноги у меня навроде как в мясорубку попали, а вот смотрю – и ничего, царапины там да синева не в счёт. Это ещё больно по-божески, с этим ещё живут. А треснулся я разочек очень солидно - как с потолка-то свалился. Хрен же там разберёшь, куда ты падаешь. Не до того, да и не видно ни фига. А, вон она - отметина. Здорово грохнулся. Кожу содрал. Только б какой заразы не подхватить, там это легко. Проще, чем в холерном бараке.

Тут я ненароком заглянул в зеркало и на секунду забыл и о своих нижних ранах. Рожа, рожа-то! Не, я не про немытость свою, я про видон сам – зенки навыкате, щёки чисто у покойника. Нет, ты вот что, Птица, ты это дело кончай. Завязывай начисто. Сдохнешь иначе – это в твои-то годы. Конечно, шестнадцать лет – это не мелочь какая, пожил уже, однако вроде бы и помирать ещё не пора. С такой ведь рожей только покойники ходят, нормальному человеку так и в люди появляться нельзя, не принято как-то.

Захваченный зрелищем необычайной своей физиономии, я не сразу докатил, что стою я перед зеркалом в самом что ни на есть позорном виде - прямо педик в трауре: в куртке, носках и с голой жопой. Мысль эта настолько меня поразила, что я тут же принялся разоблачаться далее.

Но если носки содрались без особых проблем, то вот с курткой пришлось помаяться. Тварь не поддавалась ни в какую. Я уж и так вертелся, и так, и через голову её тянул, и на ноги спихивал – ну никак не лезет! «Молния» моя села надёжно и намертво, а кожа хорошая, плотная, сидит прочно. А здоровье на нуле, нервы на взводе, руки в треморе, того и гляди, свалюсь на пол и всё – так и найдут меня потомки… В этой куртке точно уж законсервируюсь, как мумия, пускай потом археологи помучаются…

Вода бухала в ванну, и я со смертной тоской наблюдал сию картину, не в силах перенести сей парадокс существования: казалось, самое крутое позади, а вот ведь не так. Не могу даже в ванну влезть из-за куртки этой поганой: не в одежде же купаться, как чукча в гейзере.

Я уже отчаялся что-то сделать с поганым ширпотребом, и в отчаянии готов был плюхнуться в тёплую воду как есть, тем более что меня уже колотило от холода – со страху, видать, однако неохотно уже поднапряг последние силы и потащил сволочную куртку вместе со всем нательным содержимым – свитером и майкой.

Поползла, ей-богу поползла. В зеркале поначалу я даже видел своё пузо, затем видимость пропала, а дальше мне что-то сей процесс резко разонравился, – спину вдруг как кипятком шибануло, прямо в пот меня бросило… Вот чёрт, что ж такое? Вроде спина у меня «чистой» была… Этого только счастья мне не хватало, – в химию какую влез, что ли? Мысль сия настолько придала мне бодрости, что куртку я рванул прямо живьём. Правда, от сих усилий сам чуть не сполз под раковину – в глазах потемнело мгновенно.

Содранные лохманы полетели на пол, но мне было не до них. Пусть валяются на кафеле. Коврик то я предусмотрительно шпырнул ногой под ванну – кафель, он легко чиститься, а вот за коврик мои родные бошку точно оторвут. Да не это теперь меня занимало, а вопрос, что за хрень у меня со спиной?

Я поднял куртку. Вот те раз… В который раз за сегодня меня кинуло в пот. Почудились мне уже белые шлёпанцы и медленная музыка, и не в силах больше напрягать ноги, я опустился на край ванны.

Мне припомнилось, как помирала старуха Видного – ничего так ещё бабуля была, прыткая. Могла бы жить. Ежель внучок не помог бы… Лекари потом сказали, – сердце старое… Ну-ну. У бабки Видного сердце как Биг-Бэн работало. Она на ферме почище молодых вкалывала. Да сам Видный, мать его… Припёр, валет пиковый, сумку дряни всякой – в Отстойнике копался, не иначе, пень… И домой – в свою хату!!! Да хоть бы спрятал где, придурок… Не сопляк же какой, по пятому разу туда ходил, и так лоханулся. Бабуля его на сумку набрела – «Ах внученька, а что ж ты такое в сумочке принёс!» Сумку, правда, Видный до той поры почти выпотрошил, да вот не всю. И спать завалился, боров кастрированный. Бабка в сумку – вроде пустая, да и давай стирать. Сумка-то была, пожалуй, не чище моей куртки. Драла, видать, эту сумку на совесть, царство ей… Ампулки там Видный какие-то забыл вынуть. Потом, правда, на Библии клялся, что всё повытаскивал – ну не видел он их, падла, и всё!