Никита Красников: Альфа-версия

Слова вышли какие-то дикие и совсем не те, что она заготовила, но это уже не имело никакого значения. Захоева озадаченно прищурилась, затем вздохнула и забормотала в ответ:

— Ой, матушка, и все-то вы по-прежнему, сюрьезная такая, честная, и нисовсем не изменилися. Мудреные книжки читаете, страсти всякие говорите. А яй-то иду, иду, думаю, и кто же эта мине призывает, записки под дверь подпихивает? И знакомцев моих обижает, в голову им пуляет из-за угла. И все мне не в догадку. Старая бабка стала, глупая. Мозги-то плохо работают И всю дорогу только думаю, думаю. А тут вота — Наталь Борисовна, как будта и годы не прошли, красавица. Глазик вон толька — не поправился, окривел совсем…

Продолжая болтать, Захоева отошла от края оврага и заняла нейтральную позицию, боком к солнцу, в десяти шагах от пенька, на котором неподвижно сидела жердеобразная Берская, вглядываясь в пустоту над горизонтом. В овраге дважды гукнула какая-то птица. Захоева замолчала, пошаркала ступнями по траве и тщательно закатала правый рукав, обнажив дряблую коричневую кожу, под которой ходили бугристые веревки сухожилий. Перекрестившись, она замерла вполоборота на присогнутых ногах, тикая рукой, как маятником, на уровне груди.

Берская тоже поднялась, поправила монокль и покрутила головой, разминая шею. Позвонки захрустели. Она убрала книгу в авоську, не спеша осмотрела винтовку, передернула затвор и зажала приклад под мышку.

Ветер примчался, зашуршал листвой. Слегка качался злой винтовки ствол. Сверлящий лазер синеясного глаза уперся Захоевой в ее лицо плохое.

Обе старухи какое-то время стояли, глядя друг на друга, не решаясь сделать первый ход. Разлилась и застыла чугунная тишина. Захоева нервно прокашлялась и сплюнула вбок, не меняя напряженной позы. Берская вздохнула и произнесла: «Прощайте, Глаша…»

…оборвалось и загремело. Она бежала боком, стреляя от бедра, впихивая рывки затвора в просветы между секундами. Осколки тишины с грохотом лупили в голубой кафель небес. Захоева, ослепительно визжа, приближалась к ней взрывными зигзагами, ее чудовищный револьвер плевался пулями, как автомат. Старухи одновременно прыгнули, Берская упала назад, на спину, и, скользя по траве, продолжала перекидывать затвор и стрелять в Захоеву, которая летела к ней, распластавшись по воздуху, с гавкающим наганом в вытянутой руке. Пули чавкали в землю у самого уха. У Захоевой из плеча выплеснули брызги, она шлепнулась на живот, они обе тут же синхронно крутанулись в разные стороны и вскочили на колени, нацеливая стволами. Берская чувствовала, что не успевает, недокручивает, ее винтовка бороздила вязкий воздух на пути к цели, а рука уборщицы уже указывала ей в лицо черным пистолетом… И щелкнул пустой барабан. Этот звук, практически неслышный сквозь визг и грохот, показался Берской громче взрыва. Она докрутила и дернула курок, освобождая смертоносную пулю.

Эхо укатилось в овраг; Захоева перестала визжать, ее лицо осветилось удивленной улыбкой. Оружие выпало из рук. Она осела на траву и задумалась о смерти. На грязную щеку выбежала неожиданная слеза, как-то сразу облагородившая преступные черты. Берская пожирала противницу глазом, хрипло дыша, вся в росинах пота, ее цементное лицо было страшно. В кустах снова гукнула птица. У Захоевой на животе тряпки набухли кровью, другая красная рана сочилась на левом плече. Мокрые пятна в каком-то неровном темпе расплывались по одежде. Она все продолжала сидеть и улыбаться.

Берская с трудом поднялась, опираясь на винтовку. Подступила тошнота, колени задрожали. Она повернулась и не оглядываясь побрела к тропинке, к лежащему у обочины велосипеду. Никак не получалось отдышаться. Мысли шелестели в голове без всякого порядка. Солнце спряталось в какие-то липкие тучи, к вечеру мог очень просто собраться дождь. Берская на ходу медленно заправила за плечо нелепую винтовку. Сознание глупо хлопало глазами, как изможденный ишак на пыльной дороге, умудрившийся как-то дотянуться и сожрать морковку. Было совершенно неясно, куда дальше жить. То есть сейчас нужно ехать назад на станцию, забрать у Алены пакет. А потом?

Берская подняла звякнувший велосипед. Седло было твердым и холодным, как валун. Очень не хотелось усаживаться на него разбитым задом и опять дребезжать куда-то по жестким кочкам. Какого черта нужно было назначать встречу так далеко? И вообще, какого черта… На миг она почувствовала каменную усталость и как бы увидела себя со стороны — этакая несчастная больная старуха, очень одинокая, запутавшаяся в гигантской паутине чужих ошибок.