Виктор Глебов: Алеф [СИ]

В нашем бизнесе существует только одна проблема — перенасыщение рынка товаром, ведь разновидностей уродств, так же как и богатых любителей патологий, не слишком много. Поэтому наибольшим спросом пользуются редкие или уникальные экземпляры. Чтобы родить такое чудище, женщины порой доводят себя до передозировок или состояния, при котором вместо уродца исторгают и вовсе недоразвитое нечто.

Конечно, подобные действия — я имею в виду целенаправленное уродование плода — незаконны, но одновременно и недоказуемы. Кроме того, большая часть товара приходит из стран третьего мира, где много «дури», но мало денег. Узкоглазые циклопы, чёрные сиамские близнецы — частые явления на нашем рынке, именно поэтому настоящие ценители предпочитают белых младенцев. Не из-за расизма, а в силу стремления обладать раритетом. Предполагать здесь какую-то дискриминацию было бы абсурдом.

Но довольно отступлений. Итак, мистер Доминик пришел, чтобы приобрести белого «циклопа». Желание понятное и достойное всяческого уважения.

— Добрый день, — говорит он, сухо кашлянув в кулак. — Мне назначено.

Звучит это так, словно он явился на приём к врачу.

— Да, конечно, сэр, я жду вас. Пожалуйста, садитесь.

Мистер Доминик берёт стул и опускается на него, нетерпеливо теребя полу пиджака узловатыми пальцами, словно составленными из крохотных эрегированных членов.

— Мне сказали…сообщили, что у вас есть редкий экземпляр, — он с трудом подбирает слова, эта акула финансового мира.

— О да, сэр! Это я попросил вас известить, зная ваши вкусы. Но должен предупредить, что сказал вам не всё: кроме того, что этот младенец — замечательно крупный восьмимесячный циклоп, он ещё и наделён хвостом!

Пот проступает на лысом черепе старика. Я жалею, что он не носит очков — было бы забавно увидеть, как они запотеют.

— Покажите! — говорит он, плотоядно сглотнув.

Мне кажется, я слышу, как бьётся его сердце. Надеюсь, он не скапутится до того, как выпишет чек — с таких старых пердунов станется, от них можно ожидать всего. Но я стараюсь не думать об этом и начинаю разбазаривать свой светозарный гений на это чучело.

— Вот, — пятилитровый контейнер опускается перед мистером Домиником, — обратите внимание, как хорошо развит плод, можно разглядеть даже зачатки ушей.

Старик минут пять крутит и поворачивает ёмкость, сосредоточенно вглядываясь в труп, потом говорит:

— Сколько?

Я проделываю ту же операцию с каталогом, что и меньше получаса назад. Мне доставляет удовольствие листать этот фолиант в толстом чёрном переплёте — я словно причащаюсь таинству жизни и смерти, прошедшему сквозь тысячелетия для того, чтобы оказаться на моём рабочем столе. Да и где ещё могла оказаться книга мёртвых, как не в Новом Вавилоне — небоскрёбе, возвышающемся в центре города.

— Пятьдесят тысяч, сэр, — говорю я с вежливой улыбкой.

— Пришлите мне его завтра утром вместе со счётом.

Мистер Доминик — единственный клиент, никогда не забирающий покупки с собой. Он поступает так потому, что боится разбить по дороге контейнер и испортить образец, а наша фирма не предоставляет гарантию на такого рода «поломки». Впрочем, мистер Доминик беспокоится напрасно: ёмкости отлиты из прозрачного полимера, которому не страшны даже весьма сильные удары.

— Хорошо, сэр, — отвечаю я, поднимаясь, чтобы проводить его до двери. — Как обычно к десяти?

— Да, — старик суёт мне на прощанье сухую ладонь и выходит.

— Мила, кто следующий? — осведомляюсь я у интеркома.

— Мсье Фернен, из Парижа. У нас впервые.

— Он говорит по-английски?

— Конечно. Кстати, в анкете мсье Фернен указал, что его коллекция огромна, и заинтересовать его может только что-нибудь действительно выдающееся.

— Понятно, — я сажусь за стол и раскрываю толстую книгу в чёрном кожаном переплёте — каталог не просто умерших, но тех, кто никогда не жил, чьи имена не были записаны в Книгу Тота.

Разве я совершаю грех? Ведь этих маленьких монстров даже нет в списках людей: их души не покидали Гуф.

Ну, да ладно, вернёмся к работе. Что же может понравиться этому привередливому французу? Пара сросшихся спинами девочек с сохранением всех верхних конечностей? Или сирены, лишённые кистей и глаз? А, может, мальчики с одной на двоих головой?

Вам, наверное, интересно, куда деваются все те тонны младенцев, которые в силу своей заурядности не представляют интереса для мало-мальски стоящей коллекции? Отвечаю: все они отправляются в научно-исследовательские и просветительские центры: медицинские биологические лаборатории, анатомические театры, музеи, больницы и просто школы.