Олег Николаевич Верещагин Клятва разведчика

Про Власова мы помнили хорошо. Великую Отечественную мы должны были проходить только в будущем году, но «Строк» ходил в исторический кружок и в марте накричал на Виктора Константиновича, учителя истории, который кружок вёл. Тот сказал, что генерал Власов просто боролся со сталинским режимом и искренне хотел пользы для России.* Говорят, что Олег покраснел, как помидор, вскочил и сказал, что Власов сволочь и предатель, да ещё и трус, что награды от Сталина он брать не стеснялся, а как припёрло – так сразу стал «борцом с режимом»… Виктор Константинович запретил ему появляться на заседаниях…

[А.А.Власов – генерал, один из любимцев Сталина, отличившийся в боях под Москвой зимой 1941/42 г.г. – это правда. Но правда и то, что летом 1942 года самонадеянность Власова послужила причиной того, что его 112‑тысячная 2‑я ударная армия, созданная для деблокады Ленинграда, почти полностью погибла в окружении. Большинство бойцов героически сражались и пали смертью храбрых, но их командир, даже не попытавшись оказать сопротивления, сдался в плен врагу. Более того – в плену Власов стал активно сотрудничать с гитлеровцами, обманом и угрозами вербовал, разъезжая по лагерям для военнопленных, в созданную им Русскую Освободительную Армию отчаявшихся, напуганных людей, а то и просто уголовников и бандитов. В военном отношении его «армия» была почти бесполезна, но власовцы прославились расправами с мирным населением не только в СССР, но и во Франции и Югославии. Впрочем, часть людей поступала в РОА, чтобы получить оружие и перебежать обратно к своим, а другие подготавливали и осуществляли восстания против гитлеровцев (как, например, весной 1945 в Чехословакии). Сам же Власов был казнён уже после войны, как предатель. В настоящее время многие «историки» пытаются выставить неудачника и труса в роли «борца со сталинским режимом» – но это не только исторически недостоверно – это ещё и порочит память русских бойцов, попавших в плен, но сумевших сохранить воинскую честь и человеческое достоинство. Таких было подавляющее большинство как среди солдат, так и среди офицеров и генералов. ]

– А странно вообще‑то, – Валька подпёр голову рукой. – Вот всё это было… И не так уж давно, а кажется – как в сказке. Интересно, вот в этом здании что то‑гда располагалось? Оно же старое…

– Какое‑нибудь германское учреждение, – сказал «Строк». – Можно у той бабульки спросить, она наверняка знает.

Но спрашивать мы не пошли – ещё пожевали и расползлись на кровати. За окнами по небу ползли тучи – нехорошие, уже с явным дождём, сразу со всех сторон. Смотреть на них было скучно, да и вообще почти стемнело.

– Давайте карту посмотрим, – предложил «Остров». – Хоть предварительно определим, куда завтра идти.

Мы снова собрались у стола и развернули на нём большую карту района, в котором оказались – её нам выдал «АСК». Район покрывалом затягивали леса с раскиданными в них редкими деревушками, пересекали кое‑где железные дороги и шоссейки.

– Надо бы выбрать какое‑нибудь более‑менее доступное место, – предложил Валька, – но чтоб с историей… Где, кстати, Лёня Голиков погиб?

– В селе Острая Лука, – ответил я, – это далеко.

– Жаль…

– Э, а в гостинице не мы одни живём, – вдруг совершенно не в тему сказал «Дэм». Мы подняли на него глаза, и он пояснил: – Во, слушайте. Кто‑то музон крутит.

Мы прислушались. Да, правда… Где‑то – то ли в коридоре, то ли в одном из соседних номеров – слышалась музыка. Гармошка, кажется (у кого это такие вкусы?!) и мужские голоса.

– Народное что‑то, – определил «Остров», – нам‑то что? Я предлагаю…

Прежде чем склониться над картой, я вдруг понял, что знаю эту музыку.

И слова знаю, но только по‑русски.

У каланчи пожарной,

У больших ворот,

Столб стоит фонарный

Уже не первый год.

Ты приходи побыть вдвоём

Со мной под этим фонарём –

Лили Марлен,

Лили Марлен…

[ «Лили Марлен» – лирическая песенка, любимая гитлеровскими солдатами, в какой‑то степени аналог нашей «Катюши». ]

У кого‑то и в самом деле странные вкусы.

3

Я проснулся от того, что под окном, в саду, без конца заводили и никак не могли завести мотоцикл – он глох. С полминуты я лежал, соображая, где нахожусь. Ребята сонно дышали на соседних кроватях. Что‑то мягко шуршало по крыше. Мои часы показывали половину второго ночи. Глядя на их циферблат с мягко фосфоресцирующими цифрами, я почти уснул снова, но мотоцикл опять взревел и оборвался нехорошим хрипом. «Свечи,» – подумал я, вставая. Мне не перестало хотеться спать, но посмотреть на людей, которым в полвторого приспичило куда‑то ехать, стоило.