Андрей Марченко: Литерный эшелон

И действительно – пронесло.

Если Господь и собирался покарать сегодня лжеца, то тот находился где-то далече. А через деревню шар пролетал совершенно случайно.

Он улетел за лес, дым рассеивался, небо стало снова голубым, вслед за ним теряла багровый цвет и река.

И люди потихоньку выдыхали…

Но слишком рано: раздался грохот как от взрыва, земля затряслась. Резко, словно пес с цепи сорвался ветер. В окнах домов треснули стекла, остановились единственные в селе часы.

На речушке поднялась волна, каких не бывало даже в паводок, смыла с мостков корзины с бельем, опрокинула в воду двух хозяюшек. Те кричали, звали на помощь, пока не вспомнили, что летом в реке утонуть может разве что пьяный.

В избе проснулся ребенок, он завопил в своей колыбели, матушка тут же взяла его на руки, стала успокаивать, хотя сама была испугана без меры.

Скинуло с кровати и старика Пахома, который из тайги пришел заполночь, а, потому и спать собирался до обеда.

По шаткой лестнице на колоколенку взобрался попик – осмотрелся вокруг. Втянул в себя воздух – показалось, что пахнет горелым, и будто серой.

Из-за леса подымался столб не то дыма, не то пыли.

Попик поплевал на руки, схватился за бечевку и ударил в колокол.

К церквушке стал подтягиваться деревенский люд, застегивая на ходу телогрейку, подошел и проспавший все Пахом.

Крикнул:

– Поче звоняш?

Священник ответствовал:

– Дак ведь звезда Полынь упала! Истину тебе глаголю! Треть рек и источников станут горьки, и множество народу погибнет! Последние часы мира уже наступили! И всем надлежит причаститься перед смертию!

Пахом подошел к колодцу, бросил ведро. Подняв, стал пить прямо из него. Напившись, отер рукавом бороду:

– Да не… Обнакновенная волога… Не то ты баешь!

– Тебе, дураку, сказано: треть источников! – не успокаивался попик.

– Адали надоть схоить, изгленуть…

– Ну и иди, коль без причастия умереть желаешь!

– И пайду!

Пахом ушел через час.

Ушел сам, прихватив только берданку и патронташ.

А народец сельский разошелся по домам, натопил жарко бани, попарился, переоделся в чистую одежду.

Затем, где-то около полудня, селяне сошлись к церкви, исповедовались да приняли последнее причастие.

Стали ждать смерти – она не торопилась.

Плакали дети, но не от страха – он прошел. Им хотелось есть и играть.

Время неспешно шло – сначала добрело до обеда, потом начало потихоньку скатываться к ужину.

Уже и смеркалось.

Не дождавшись конца света, люди расходились по домам.

Спать в деревне ложились рано.

Под аркой Антипа скрутил кашель. Будто сначала крепился, потом кашлянул разок несильно. Ну а затем в организме его случилась какая-то лавина: кашель становился, все громче, чаще, изо рта летели сгустки. Больного скрючило в три погибели, глаза налились кровью. За кашлем некогда было и вздохнуть.

Все кашляя, из кармана пиджака достал пачку папирос, выбил одну, вставил гильзу в рот, но тут же выплюнул ее с очередным приступом.

Андрюха достал папироску из своего кармана, прикурил ее, подал Антипу. Тот принял с кивком благодарности, затянулся…

…И кашель довольно быстро стал сходить на нет.

Антип перевел дыхание, вытер с глаз слезы.

– Курите, – разрешил он остальным и добавил. – Может, в последний раз затянемся.

По брусчатой мостовой катила бричка, напротив, у подъезда углового дома скучал швейцар. Над ним, омытая летним дождем, словно новая сверкала вывеска: «Ресторанъ Лондонъ».

– Если вдруг кто хочет отказаться – еще не поздно. Сейчас самое то время.

– Да ладно, нам-то чего?.. – ответил за троих Андрюха. – Ты же самое сложное на себя берешь?..

Последнюю фразу он полуспросил – а не раздумал ли сам Антип. Но тот покачал головой: нет, все по плану.

– Ну, тогда начали…

В ресторане веселье было на излете.

Половина зала уже опустела ввиду утреннего часа. Но на окнах висели шторы, часов не имелось, и некоторые посетители пребывали в благостном неведенье о времени суток.

Впрочем, оркестр уже отдыхал, лишь пианист, мучимый бессонницей о чем-то спорил со своим инструментом. Звуки музыки, мелодичной и одновременно нестройной было слышно на улице, на втором этаже здания, и комнатах заведения, в которые допускались немногие.

Там велась игра азартная, запрещенная, а потому и особенно желанная.

Играли в винт, в очко, в «железку». Крутилось колесо рулетки.