О'Санчес - Что может быть круче своей дороги?

— Зачем вы... так со мной...

— Не знаю, Мелисса. Я полностью виноват и... Не буду ни перед кем ни врать, не отпираться... Я по-свински поступил, как последняя сволочь. Ты в полном праве обратиться... Что... Почему ты головой качаешь?

— Я... не стану жаловаться. Просто обещайте, что не будете так больше делать. И все. Только не нарушайте обещание, пока я у вас работаю.

— Почему ты так говоришь? Ведь я... обидел тебя, был неправ. Будь я проклят.

— Я отвечу. Но вы обещаете, что больше не станете меня... принуждать?.. Иначе мне придется уволиться с завтрашнего дня.

— Обещаю. Так почему ты хочешь меня простить?

— Потому что мне вас очень жалко. Отвернитесь, пожалуйста, я приведу себя в порядок. Хотите, я приготовлю кофе? Вам в таком растрепанном виде нельзя выходить из кабинета.

— Приготовь. И себе тоже. — Я согласился, в полном отупении и обалдении от самого себя и от услышанного. Что за чепуха такая? Как же так? Я как последняя сволочь... можно считать, что изнасиловал ее, даже если учесть, что Мелисса всегда на меня поглядывала не просто как на своего начальника... Да, я подверг ее унижению, взял и поимел, без единого ласкового слова и жеста, чуть ли ни как сексуальную урну... А ведь она живой и разумный человек, жена и мать... Я вторгся по-наглому в ее семью, в ее интимный мир, топтался внутри его, не помышляя ни о любви, ни о страсти, ни даже о каком-то адюльтерном продолжении, просто взял и... Я начальник — она подчиненная. Захотел — отпустил пораньше, захотел — задержал подольше, захотел — одну сумму премиальных подписал, перерешил — иную нарисовал... А теперь вот — захотел и раком поставил в самом прямом смысле этого слова... И после всего этого — она меня жалеет! Она — меня! Своего удалого начальника, который моложе ее, эксплуатирует ее, и получает в пять раз больше! Грязную свинью, мерзавца, который за все время работы не удосужился по плечику ее погладить, в щечку поцеловать, а вместо этого... И после всего этого... Она меня жалеет! Ей меня очень жалко!.. Она — святая бабская доброта, на которой мир держится, но я — до чего я докатился. Нет, нет, нет, нет, все, так больше нельзя, лавина стронулась с места... Я выпил кофе и не сразу заметил даже, что пил его один, что Мелисса не послушала моего предложения и себе не заваривала. Ничего, ничего, ей сегодня можно меня не слушаться, хорошо хоть не убила. Я бы на ее месте...

— Мелисса, спасибо тебе за кофе... и вообще. Тебя подвезти до дому?

— Нет, что вы, я сегодня сама на моторе... завтра как обычно?

— Тебе да, а у меня отгул. Предупреди там кого надо... И держи меня в курсе.

— Да, хорошо. Вам действительно следует отдохнуть. Вы очень устали, мы все это видим. И переживаем за вас.

— Кто это — мы???

— Не злитесь так, шеф, я неправильно выразилась. Пусть не мы — я. Я за вас переживаю. — И покраснела при этом. — Остальные просто сочувствуют.

— С-с-с... Извини, я не на тебя вспылил, честное слово! Я — на себя. Ты — иди, а я чуть позже, кабинет я сам закрою.

Мелисса ушла, а я стал собираться. Думал с пола стереть... свои следы... — Мелисса уже озаботилась, и когда успела? Тогда пора и мне. Я вынул из сейфа револьвер и сунул сначала за пояс, а потом передумал и просто в карман пальто, потому что кобура под мышкой была занята, как всегда, моим любимым «антикварным» парабеллумом. С недавних пор я предпочитаю два ствола на себе носить, чтобы в случае чего — по полной программе подискутировать с кем бы то ни было...

Придя домой, я даже ужинать не стал: сделал обязательный обзвон — матушке, отцу, Жану и Элли, детишкам — обоим отдельно, потому что у них теперь у каждого трубка... нынче-то это не роскошь, даже я давно уже собственную ношу, и сам трафик оплачиваю, не обременяя этими пустяками родную бухгалтерию... Позвонил и на кровать прилег. И провалился вмертвую, аж до девяти утра.

Что первое делает холостяк утром, только что проснувшись? Нет, а после туалета, я имею в виду? Именно: споласкивает руки и лицо и пьет кофе. Если он, конечно, правильный холостяк. И только потом уже — делает зарядку, принимает душ, чистит зубы, бреется, шевелит мыщцой перед поясным зеркалом... Витает нечто праздничное в понимании, что после всех вышеупомянутых ритуалов нет нужды переходить к следующим: к глажке, одеванию, причесыванию. Я как был в трусах и тапочках взялся за дело: большой аврал по дому. Мусор — да я его килограммов двадцать пять извел в то утро, включая банки из под сока и старые носки, а ведь еще и пыль по углам накопилась, и стоптанные ботинки, и старый утюг... А новый, кстати, все равно пришлось задействовать, льняную рубашку выпрямить по спине и обшлагам. И обязательно воротник... и между пуговицами. Помню, как после армии я еще года полтора не мог избавиться от привычки выутюживать на рубашке поперечную складку между лопатками... Но постепенно разум даже и в рефлексы вернулся. А вот сны армейские... До сих пор регулярно снятся: как же так, — кричу я сам себе в этом кошмаре, — почему я опять здесь? Ведь я уже отбыл полностью, у меня справка о дембеле имеется, почему, ну почему опять меня забирают!?..