О'Санчес - Что может быть круче своей дороги?

— Как видишь. Давай, ходу отсюда. Ну-ка покажи подписи? Нормально. Эй, — Анджело, на, передай Карлу. — Я оставил пятерых ребят и Карлика на официоз, а мы — домой, в головной офис. — И, предупреждая мой вопрос о причинах спешки: — Генеральный приказал, это ему не терпится выслушать, больше ничего такого «пожароопасного».

— А Карлик что?

— Карл проследит, чтобы члены профсоюза, который пока еще есть, за сегодня и завтра написали заявления о выходе и подписали бы новый трудовой договор, каждый индивидуально, двухсторонний: работник и администрация киностудии. Там, в условиях, все не хуже, а как бы лучше для каждого, чем в прошлом договоре, но без профсоюза, что и требовалось. А уж там дальше, когда обживутся без профсоюзов... Время покажет.

— А мы? Где тут место «Сове»? — спрашиваю Джорджа, а сам думаю ну совершенно не о деньгах и не о «Сове»... Думаю и хочу спросить, и боюсь спрашивать... Поташнивает слегка, нет, не от страха...

— Мы — это весь набор юридических и охранных услуг, взамен того отребья, которое профсоюз привадил к студийной кормушке. Вот так вот. Что тормозишься, Рик, что с тобой? Может быть, этот гангстер тебя напугал? — спрашивает Кохен и ржет, зараза... Он ведь слышал там, за дверью, если не все, то основное.

— Как... ну, наша дамочка?.. Когда с компрой ознакомилась?

— Как по маслу. Боже, ты бы видел, как она рыдала... Сказала, что повесится.

— А ты?

— А я... Вы же католичка, говорю, что вы мелете, сударыня? Грех замаливают добрыми поступками, а не покрывают смертными грехами. У нас, говорю, как в банке: своего добились — и забыли навсегда, утешьтесь.

— Так...

— Вот и все... Как она рыдала... Говорила, что все двадцать лет молилась и каялась, и что нет ей прощения... А я ей говорю: есть прощение, и на Небесах, и здесь, на грешной земле. Эта подпись — первый шаг к истинному покаянию... Что-то там про гордыню приплел, ну, не мне тебе рассказывать, ты же сам у нас парень жох, язык без костей...

Бросать надо, к чертовой матери, всю эту службу поганую, эту драную «Сову»... Я не гожусь для этой работы, мне она не по плечу... Сказать, что мне стыдно было слушать похвалы Кохена в мой адрес и его похвальбу, — это ничего не сказать, благо что Кохен, весь в неостывшем азарте и в предвкушении наград, не смотрит на меня, к тому же и за рулем... Да, не гожусь. Дело не в стыде, и не в совести, и не в чем-то там таком... Цельным, увесистым человеком надо быть, а не рваным гондоном на сыром ветру. Отрыл я постыдный компромат на благонравную католичку, примерную мать семейства, с помощью этого мощного рычага развернул ее в нужную нам позу... И радуйся: молодец, справился! Если же, вдруг, ты содрогаешься от жалости за нее, представляя, каково ей будет жить дальше, низвергнутой с престижной должности, вынужденной каждый день смотреть в глаза своим любимым: незаконнорожденному сыну и обманутому супругу, не имеющей ни малейшей возможности отомстить обидчикам и свидетелям ее позора, — то, милый мой, стригись в монахи, а еще лучше — заранее стыдись последствий своих поступков и избегай их совершать. Но когда ты сначала жертву загоняешь в обеденный угол и перекусываешь ей горлышко, а потом уже начинаешь плакать горючими слезами, бессильно наблюдая, как твои слезы и слюни смешиваются в единый ручеек с ее кровью — то нет тебе уважения и оправдания, ни от хищников, ни от вегетарианцев.

Надо что-то решать...

— Чего ты там бормочешь, Рик? Мала премия?

— Нет, господин директор, премия — самая то. Это я спасибо выговорить не мог, спазмы в горле от радости.

— Да? Тогда ладно, а вид у тебя какой-то грустный. Ну, что парни, еще по кофейку врежем? Могу рому добавить, по корабельному обычаю, сегодня — всем нам можно. Молодцы... И тебе, Рик, тоже просто кофейку, без укрепления?.. Хорошо, судари мои, и я тогда простого, чтобы не отрываться от народа. Вот-вот ко мне важные гости заявятся, тогда я вас быстренько попрошу из кабинета, а пока — кофе, братцы, втрое лучше в кругу своих. С ними-то — бизнес, а с вами — отдых. — И все по плечам нас с Кохеном треплет.

Через три дня, в пятницу, опять меня посылают на студию, на этот раз — умять мелкие, чисто технические детали договора, наши со студией. Я бы мог и кого помладше прислать, но — его Величество Случай: из тех краев мне было весьма удобно заехать за Шонной, в одну редакцию, где она материал сдавала...

Секретарша выпархивает из-за стола ко мне навстречу и почтительнейшим голоском (знай наших!) просит проследовать меня в соседнюю комнату, испить чаю, кофейку, минеральной воды, горячего шоколаду, мартини — все что я захочу, но у директора киностудии в данную минуту нежданный представитель налоговой инспекции... Понятно: налоговая у нас в Бабилоне — это такая штука-дрюка, с которой не шутят. Не в том смысле, что у студии рыльце в пушку, и она чего-то боится, а в том, что у налоговой особые права на конфиденциальность, даже и «Служба» с «Конторой» без чрезвычайной надобности прерывать такое совещание бы не полезли. Отлуп ничуть не обидный, и, по уверению секретарши, недолгий, подождем. Захожу я в комнату ожидания, в которой есть все, для ожидания и отдыха, кроме обнаженной блондинки в кровати, и вижу, что комната не пустая: двое мужчин, развалясь в креслах, о чем-то негромко беседуют, тоже, видимо, ждут своей очереди к директору.