Алекс Клемешье - Клинки кардинала

– Как знать, Бреку, как знать… К моему величайшему сожалению, я не Малькольм. И уж тем более не тот мальчик-пророк, которого я обязательно однажды встречу… Просто обдумайте то, что я вам сообщил.

Собеседник поднялся из кресла.

– Вы уходите? – дернулось пергаментное лицо де Бреку.

– Не хочу мешать вашим размышлениям. Действие «Морфея» закончится через четверть часа, и вы сможете либо увидеться с хозяйкой этого дома… либо не увидеться. На ваше решение я влиять не собираюсь. Да, и кстати: вампирская тропка с моим уходом развеется, имейте это в виду.

– Постойте… Артур… А не было ли в предсказаниях Малькольма чего-нибудь о Ришелье? Какая роль во всех этих событиях уготована ему?

Маг едва заметно улыбнулся:

– Не сомневался, что вы зададите этот вопрос! Что ж… Ришелье возглавит осаду Ла-Рошели. Под его руководством построят дамбу, которая не даст английскому флоту прийти на помощь гугенотам, и крепость капитулирует. Это будет блестящая победа Красного герцога – кажется, именно так его называют во Франции?

– Благодарю. – Де Бреку встал. – И еще одно: вы – тот самый Артур? Тот самый, из человеческих легенд и манускриптов Мерлина?

– Боже упаси! – выставил руки Темный маг.

– Но эти доспехи, этот сияющий меч с бесконечными символами Тьмы на лезвии…

– Ах это! – отмахнулся Артур. – Маскарад. Сумеречный облик и излюбленное оружие – вещи настолько специфические, что по ним установить личность бывает даже проще, чем по слепку с ауры. А мне в тот момент не хотелось, чтобы кто-нибудь из ваших коннетаблей меня признал. Поэтому пришлось пойти на хитрость. Сам же я гораздо чаще пользуюсь вот этим.

Из его рук выросли и легли на мраморный пол шелестящие плети синего огня. Плети подрагивали, будто готовясь самостоятельно ринуться в бой. Артур взмахнул ими – раздался оглушительный треск, словно молнии вознамерились порвать ткань бытия, затем последовала яркая вспышка… Когда синие отблески перестали скакать по стенам и потолку, мага в холле уже не оказалось.

Барон вернулся в кресло, достал из кармана и долго-долго вертел в руках письмо, адресованное Люси Хэй и скрепленное печатью кардинала.

Для Бюсси настала одна из тех минут, когда человек достигает вершин совершенства: он был меньше, чем бог, ибо он был смертным, но, вне всякого сомнения, он был больше, чем человек.

Вернувшись в Париж с отчетом, я обнаружил, что Ришелье изволил почтить своим вниманием Фонтенбло. Король явно шел на поправку, уже дважды он предавался любимому занятию – охоте. Однако, не будучи удовлетворенным ежедневными донесениями из загородной резиденции Людовика XIII, кардинал решил лично удостовериться в том, что состояние здоровья государя уже не вызывает опасений.

Вампирам приписывают ледяное спокойствие. Даже если бы это было так, я бы мгновенно лишился хваленого хладнокровия, коль узнал бы, что Людовику не стало лучше после сбитой воронки проклятья. К тому же два человека, неизменно оказывающие пагубное влияние на настроение короля, длительное время отсутствовали – королеве-матери только-только удалось победить лихорадку в Амьене, а Гастон провожал сестру до самой Булони, где вынужден был задержаться из-за шторма. Ничего удивительного, что при таких благоприятных обстоятельствах король ощущал себя почти счастливым, и лишь предстоящее объяснение с царственной супругой, должно быть, омрачало его чело. Кстати, я бы поставил золотой луидор на то, что в разговоре с Людовиком Арман непременно коснется этой темы и постарается настроить короля надлежащим образом.

Поскольку на сей раз не было никакой срочности в моем докладе кардиналу, я позволил себе проделать путь до Фонтенбло верхом. И пусть погода в эту ночь испортилась, я даже получал определенное удовольствие от порывов ветра и росчерков молний. Но чем меньше оставалось мне до дворцовых построек, тем более гнетущее впечатление на меня производила эта поездка.

Часы на церковной башенке пробили полночь, и я, признаться, вздрогнул, поскольку звук колокола посреди надвигающейся бури показался мне дурным предзнаменованием. Что-то должно было решиться – я ощущал это всей кожей, всеми обострившимися чувствами: так, может быть, олень угадывает момент, когда за много лье от его лесной тропы охотник точит кинжал, которому на рассвете суждено вонзиться в горло зверя.

Подумав об охотнике, я, разумеется, вспомнил Ля Мюрэна. А вспомнив о нем, уже не мог избавиться от мыслей о месте нашей первой встречи. Ну что ж, это было бы весьма символично…