Александр Бушков - Завороженные

Закончилось наконец. Он пошел вслед за Маевским. Находившиеся в зале люди никакого внимания на него не обращали — и отбытия, и возвращения из самых разных эпох давно стали делом привычным. Только возле самого выхода он вдруг форменным образом натолкнулся на любопытный взгляд — юный подпоручик в мундире с артиллерийскими кантами, совсем мальчишка, таращился на него с неописуемым восторгом. Как он сам, должно быть, совсем недавно смотрел на офицеров, вернувшихся из времен Иоанна Грозного. Новенький, конечно. В душе у поручика не шевельнулось ничегошеньки, он прошел мимо, механически переставляя ноги, чувствуя лишь безмерную тоску и опустошенность.

Он не сразу понял, что его куда-то ведут за локоть.

— Пошли-пошли, — ободряюще сказал Маевский, уверенно направляя его к незнакомой лестнице, на которой поручик никогда прежде не был. — Не надо тебе сейчас домой, уж поверь моему слову… Утром. Завтра…

Поручик не противился. Самый обычный казенный коридор, аккуратные ряды дверей по обе стороны. И Маевский распахнул одну. Небольшая прихожая, небольшая гостиная. Самая обычная меблированная квартирка, показавшаяся на какой-то миг поручику диковинной и чужой. Он словно бы заново привыкал к мебели и людям, к своему времени .

Опустился в кресло рядом с круглым столиком, на котором уютно светил зеленый абажур лампы — в точности такая осталась дома, в Шантарске. Стукнула бутылка, скрипнула пробка. Коньяк полился в стопки.

— Ну, с боевым крещением! — сказал Маевский. Поручик вяло кивнул и выпил залпом. Он отчаянно подыскивал слова. Должны быть какие-то слова, возвышенные и важные, достойно завершавшие все ими испытанное и пережитое… или нет? И все проще? Служба…

— Вот странно, — сказал он тихо. — Я безумно люблю свою жену. Но я никогда не смогу ее забыть…

— Поздравляю, — сказал Маевский. — Ты взрослеешь… Жизнь, знаешь ли, затейлива …

В его голосе не было ни фальшивого сочувствия, ни ненужного утешения, за что поручик был ему безмерно благодарен.

— Кирилл, — сказал он все так же тихо. — Но ведь они, получается, живы сейчас?

— Я же тебе объяснял, — спокойно сказал Маевский. — Все живы. И она жива — год назад , день назад… Нет ни былого, ни грядущего. Есть только череда времен. Нескончаемая прямая, где все существуют одновременно и все живы, хотя для многих мы, конечно, и мертвы уже… — Он тихо встал. — Я тебе сейчас не нужен, — сказал он деловито. — Никто тебе сейчас не нужен — разве что бутылочка. Нужно отдохнуть и побыть одному, по себе знаю. Все, что понадобится — вон там, в шкапчике. А там спальня. Завтрашний день у тебя, как полагается, свободен полностью, можешь хоть до положения риз… Форма в гардеробе. И знаешь… Я бы тебе советовал это прочитать, — он отошел в полумрак, быстро вернулся, положил на стол рядом с лампой книгу в темном переплете. — Один из наших предшественников обладал несомненными литературными способностями и однажды подробно описал историю, случившуюся с другим нашим предшественником. Неплохая книга. Вот только публике о ней знать совершенно незачем. Ну, отдыхай, а я пойду узнаю, когда мне отсиживать неотсиженное…

Он ухарски подмигнул и вышел, тихо притворив за собой дверь. Одиночество погружало в прямо-таки физическое блаженство. Налив себе еще коньяка, поручик открыл книгу. Чистая страница посередине украшена большим четким штампом с черными буквами: «НЕ ВЫНОСИТЬ ИЗ ЗДАНИЯ!», а пониже чернилами каллиграфически выведено — «Поэт и Русалка». Еще какие-то штампы, поменьше, с непонятными номерами и буквами.

Перевернул страницу, без особого любопытства прочитал первую строчку:

«Господин Фалькенгаузен был невысок, лысоват и, следует откровенно добавить истины ради, никак не мог похвастать стройностью талии…»

Красноярск, сентябрь 2010

Иван Матвеич — герой романа Александра Бушкова «Золотой Демон» человекоподобное воплощение демона. — Прим. ред .

«Цуканье» — в юнкерской среде — полный тогдашний аналог нынешнего понятия «дедовщина». —