Дмитрий Силлов: Якудза

Витек медленно вытащил голову из плеч и разлепил залитые кровью глаза.

Четверо клонов стояли над ним, пялясь в пространство…

А из пространства на них надвигалась тень.

Большего из-под прилавка Витьку было не видать. Потом что-то свистнуло, чавкнуло — и клон, слишком медленно тянущий из-за пазухи обрез помпового «ремингтона», взлетел в воздух, спланировал в стену лысиной, пробил ею хлипкую панельку и стек на пол.

— Ты чего, слышь?!..

Тень шагнула из-за прилавка и материализовалась во плоти.

Это был мужик лет тридцати с виду. Высокий, с правильными чертами лица, волевым подбородком и взглядом глиняного буддистского монаха, которых продают в переходах торговцы сувенирами. Не в смысле китаец, а в смысле наш человек, российский, только взгляд глиняный, не из этого мира. Колоритное лицо… А ниже, там, где кончалось лицо, начиналось что-то страшное.

Мужик бугрился кошмарными мышцами. По сравнению с туловищем голова казалась непропорционально маленькой, не имеющей отношения к остальному телу. И сейчас это жутковатое на вид тело, затянутое в готовую расползтись по швам футболку с короткими рукавами, двигалось со странной киношной грацией, плавно и быстро, рассекая смазанными от скорости кулаками душный воздух магазинчика.

Бац! Бац! Бац!

Клоны попадали, словно кегли, пачкая кафель кровавыми соплями. И остались лежать на полу кучками черной турецкой кожи, не подавая признаков жизни. У одной лысой жертвы рекламы к нижней губе прилип комок белой жвачки с торчащим из него обломком зуба. Случаются порой в промежуток с утра до вечера обстоятельства, когда «Орбит» не спасает его поклонников…

Витек продышался, потом вылез из-под прилавка, держась за плечо. Левая рука провисла бесчувственной плетью.

— Спасибо.

— Не за что, — дернул углом рта телесный двойник Шварценеггера. — Только насчет «спасибо» — это ты зря.

— Почему?

Мужик несколько раз шумно прогнал воздух через легкие, восстанавливая дыхание. Потом посмотрел на свой кулак и поморщился.

— Черт, кожу об того рябого содрал. Непорядок. Давно с манекеном как следует не работал… Ты о чем? A-а, почему «спасибо» зря?

Он шагнул к прилавку и вытащил из заднего кармана джинсов сложенную в несколько раз матерчатую сумку.

— Ты мне молочка нольпятипроцентного упакуй пока пакетов пятнадцать.

— Пятнадцать?

— Угу. А «зря» — это потому, что сожгут тебя теперь.

Витек усилием воли собрал кричащее от боли тело и двинулся было к холодильнику, но тут до него потихоньку начал доходить смысл происшедшего только что.

— Как сожгут?

— А так. У нас тут не Москва, где все под ментами. У нас тут — сам небось знаешь — беспредел времен прошлого тысячелетия. Бензином обольют твой караван-сарай и спичку бросят. Но это лучше, чем если б сейчас тебя до смерти забили. С рукой что?

— Да вон тот выстрелил, — кивнул Витек на лысого клона, вяло шевелящегося у стены, словно выброшенная на берег большая медуза.

— Ясно, — сказал мужик. — Крови нет, значит, пуля резиновая. Поболит-перестанет. Да ты не напрягайся, давай всю упаковку.

Витек, кривясь от боли, дернул с пола требуемое, задел плечом монументальные весы…

Весы медленно накренились. С одной из жестяных чашек посыпались на пол гирьки. А из-под другой вывалилась тоненькая книжка с прозрачными крылышками скотча по бокам.

Мужик наклонил голову и прочитал вслух название:

— «Алхимик». Понятно. Кастанеда для пролетариата, — сказал он, усмехнувшись. — Заодно и дополнительный источник дохода для работников торговли. В перерывах оторвал, просветился — и обратно под весы. До прихода Немезиды в лице ОБЭПа. Ты что ль читаешь?

Витек, сидя на корточках, собирался с силами перед новым рывком.

— Не, — сказал он. — Это Клавка, продавщица. Я вон — три стратегии… Этого… Хуан Ши-Гуна. А с ОБЭПом у Клавки все схвачено.

— И это понятно, — кивнул мужик. — Не во Внутренней Монголии живем. И с ОБЭПом понятно, и с твоим китайским Аттилой… Хуан Ши… как его? Гунна? Если гунна — это хорошо. Только там что-то издатели напутали. У гуннов одна стратегия была — мочи козлов, не то они тебя замочат. А если у тебя или у вашей Клавки ощущается потребность в эсхатологическом постмодернизме, вы уж лучше Умберто Эко читайте. Или Пелевина. У вас теперь времени свободного будет — немерено. Вот и самообразовывайтесь, дети индиго.

Витек речи мужика воспринимал туго. Сказывались последствия битвы. Мир перед глазами был зыбким и неустойчивым. И еще отчаянно хотелось блевать.