Дмитрий Силлов - Якудза

— Это все? — спросил он, не прерывая своего занятия.

— Все.

— А револьвер где взял?

— Нашел.

— Заряженный. Угу, — кивнул следователь. — И полная запасная обойма к нему, естественно, рядом валялась.

Витек пожал плечами и принялся рассматривать дырку в линолеуме.

— А второй пистолет где? Или что там еще у тебя было?

Витек непонимающе уставился на следователя.

— Вот и я не понимаю, — сказал Макаренко. — Саид убит револьверной пулей. А двоих его друзей словно из пушки сорок пятого калибра отстрелили. У одного дыра в груди с его голову, а второй вообще без головы. Словно ее топором снесло.

— Нашли? — безразлично спросил Витек.

— Что нашли?

— Голову.

— Нет.

— Ну, значит, и Аллах с ней, — вздохнул Витек. И вновь удивился своему внутреннему спокойствию. Конечно, немного интересно стало ему, куда же все-таки та голова делась. Но лишь совсем немного. Ровно настолько, чтобы забыть о ней через мгновение.

— Ты хоть знаешь, какой срок тебе светит, остряк-самоучка?

Витек продолжал молчать.

— Значит, знаешь. Ну, если ты все знаешь, то не смею больше задерживать.

Витек медленно оторвался от созерцания пола и поднял глаза на следователя.

— А можно вопрос?

— Спрашивай, — пожал плечами Макаренко.

— Как вы узнали… ну, что мы там…

— Про разбор ваш? Да сосед твой, доброжелатель обкуренный, прибежал в отделение, глаза в кучу. Говорит, друга убивают. Из лучших побуждений, одним словом. Только время стрелки вашей указал неправильно. Еще б немного — и не успели.

Витек криво усмехнулся и хрустнул кулаками, отчего заныли не до конца зажившие запястья и засвербило обожженное тавром Ибрагима плечо под так и не снятой повязкой.

«Сева-Франкенштейн сдал, зараза!»

— И хорошо, что успели, — сказал следователь. — Сейчас бы земляки убитых тебя на ремни резали. Еще вопросы будут?

Витек молчал. Какие еще могут быть вопросы?

— Ну, если вопросов нет… Мартынюк, проводи арестованного.

Вошел Мартынюк, всем своим видом выражая оскорбленную невинность. Вывел Витька за дверь и зло рванул за собой китайскую дверную ручку, так что с нее осенним листом слетел существенный клок позолоты.

Макаренко хмыкнул, спрятал за пазуху ручку и, встав из-за стола, подошел к окну.

За окном сгущался вечер и шел дождь. Скучный, ленивый осенний дождь, похожий на длинные серые куски бесконечных проводов, падающих с неба. За этой мутной завесой метались смазанные тени машин и одинаковые силуэты людей, вечно спешащих куда-то.

«И так — всю жизнь, — пришла мысль. — Одно и то же. На работу, с работы, семья, дети… Вечная суета. Только зэкам спешить некуда. Все за них другими решено, на годы вперед расписано. Хоть парня этого возьми. Сейчас его — р-раз! — и на десяточку, а то и на все пятнадцать, пусть и прав он по-человечески на все сто. А нам — галочка. Преступление раскрыли. Премию — в карман, дело — в архив. На полку, гнить и пылиться. Вместе с жизнью этого пацана».

Макаренко отошел от окна и направился к выходу. Пора домой, работа закончена.

«Работа, — криво усмехнулся он. — Ладно, когда Чикатилу какого-нибудь, а тут…»

Взгляд его упал на собственный рисунок, и Макаренко на секунду запнулся на пороге.

На рисунке была изображена женщина, распятая на стене. И странной формы меч на полу. И костер, в пламени которого корчилась черная фигура… И хотя рисунок не был выполнен рукой профессионала, тем не менее, на лице женщины читалось… облегчение. Облегчение, которое приносит страдальцам смерть.

Следователь опустил голову, зажмурился, после чего тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и резко рванул дверь на себя, сдирая с китайской ручки жалкие остатки дешевой позолоты.

— И ты повелся? Да чтоб мент человеком был? Ни в жисть не поверю. Это все мусорские прокладки, помяни мое слово. И не вздумай кому-нибудь в хате тюремной или на зоне прогнать, что мент тебе жизнь спас и, — Афанасий поднял вверх указательный палец, — подогнал капусты на лепилу. Если только на дурку вместо зоны поехать не хочешь. Ты такое лучше ментам заряди — так точняк дурка тебе обеспечена. Скажут, чувак реально от переживаний кукушкой двинулся.

Афанасий валялся на железной кровати в позе скучающего Обломова и с умным видом разглагольствовал «за жизнь». Витек лежал на соседней и смотрел в потолок, особо сокамерника не слушая и крутя про себя в голове так и эдак ту самую навязчивую мысль, которая не давала ему покоя целое утро. В то же время сама мысль была относительно несложной. Сложнее было с ее осуществлением.