Кирилл Бенедиктов: Путь шута

Повесть о жизненном пути начинается с изображения юноши, только что воплотившегося в этом мире, который выходит в путь светлым солнечным утром.

Этот Аркан имеет номер «ноль». Он означает «Начало нового», это период удивительных открытий, когда еще ничего не устоялось и эмоции очень сильны. Шут также обозначает того, кто обращается к Таро за советом.

Шут — это душа, родившаяся в новом теле, ребенок, новорожденный, воплощенный потенциал, избравший жизнь и встреченный ею радушно, как встречают принцев. Он — «ноль» по определению, ибо открыт всему и еще ничего не достиг.

Ценность Шута — в его нетронутости и чистоте. Это потенциал еще не растраченной энергии, запас сил и средств, ему самому еще неведомых, самое начало жизни. Его обычно изображают с котомкой за плечами. В ней-то и хранятся способности и таланты, которые он берет с собой в путь. Шут и сам не знает, что у него в котомке, потому что еще не знает себя и своих возможностей. А это значит, что есть и вероятность (возможность, опасность… ) оступиться. Пес, сопровождающий Шута, символизирует пробуждение инстинктов и играет роль посланника подсознания. Пес помогает Шуту стать взрослым.

Шут входит в мир, чтобы познать многое, совершенно новое для него. Он познает свое тело, свои функции и возможности, свое окружение. И постепенно переходит к принципу следующего Аркана — Мага.

Онно Доктерс ван Леувен

Роб Доктерс ван Леувен

«Восстановленное Таро»

«Последние мгновения жизни человека редко бывают исполнены достоинства», — размышлял Акмаль Малик, глядя на возившегося за толстым пуленепробиваемым стеклом охранника. Охранник только что уронил на пол сладкий пирожок-самоса и теперь пытался нашарить его где-то под своим креслом. Вид у него при этом был откровенно дурацкий.

Акмаль постучал по стеклу согнутым указательным пальцем, привлекая внимание охранника. Тот быстро поднял голову — стали видны жирные желтые пятна вокруг рта. «Самоса с манговой начинкой», — машинально подумал Акмаль Малик и улыбнулся человеку за пуленепробиваемым стеклом.

Это стекло действительно было надежной преградой — оно выдерживало очередь из автомата Калашникова или удар стальным ломом. Но оно не было сплошным. Между стеклом и твердым пластиком стойки имелась щель — тонкая, только-только для того, чтобы просунуть в нее пластиковую карточку пропуска. Этого оказалось достаточно.

Продолжая улыбаться, Акмаль быстро поднес к щели белый пульверизатор, неотличимый от тех, что носят с собой больные астмой, и надавил на клапан. Пульверизатор зашипел, как рассерженная змея. Черные глаза охранника испуганно расширились, испачканная манговой начинкой рука метнулась к тревожной кнопке, но газ подействовал слишком быстро. Рука безвольно упала, взгляд человека за стеклом стал равнодушным и отсутствующим.

— Открой дверь, — негромко, но четко произнес Акмаль Малик. Подождал несколько секунд и, понимая, что охранник сейчас переживает настоящий шок, повторил: — Встань с кресла, подойди к двери и открой ее.

На этот раз охранник подчинился. Он двигался заторможенно и с явной неохотой, но исправно выполнил все распоряжения. Щелкнул замок бронированной двери. Акмаль потянул ее на себя и распахнул. Охранник застыл в дверях — грузный, начинающий седеть мужчина с перепачканным сладким пирожком ртом и остановившимся взглядом.

Акмаль Малик протянул руку, вынул из висевшей на боку охранника кобуры пистолет и выстрелил ему в сердце.

Перешагнул через осевшее на пол тело, аккуратно закрыл за собой бронированную дверь и, усевшись в кресло, нажал кнопку аппарата громкой связи.

— Эдди, у тебя опять четвертая камера барахлит, — с явным удовольствием проговорил Панчах Лал.

Эдвард Робинсон по прозвищу Эдди Руки-Ножницы раздраженно покосился на напарника. Панчах Лал восседал в своем крутящемся кресле, как магараджа на слоне. С таким же непрошибаемым сознанием собственного достоинства. Ослепительнобелая форма Панчаха Лала была накрахмалена до хруста и выглажена до состояния катка для фигурного катания. Роскошные усы Панчаха Лала казались настоящим произведением искусства — насколько было известно Эдди, напарник каждое утро посвящал уходу за своими усами полчаса украденного у сна времени. Рабочее место Панчаха Лала пребывало в идеальном порядке. Разумеется, ни одна камера в секторе Панчаха Лала не могла даже сделать вид, что с ней что-то не так. Не имела на это морального права.