Ничья земля

А Кудрявый погиб, сгорел заживо. Свою группу Сергеев вывел и сумел эвакуировать. Брови и ресницы, правда, у всех отрастали очень долго. Но он вывел своих ребят – и слава Богу! А об остальном Сергеев старался не вспоминать.

Сейчас все было проще. Не было пылающего в ночи, как факел, сухогруза, не было прыгающих по волнам резиновых лодчонок и туши субмарины, всплывшей из глубины им навстречу тоже не было.

Зато – был провал в земле, похожий на траншею, несколько метров расстояния до врана и шансы пятьдесят на пятьдесят. Высокие шансы, если рассуждать, как Мангуст. Если работают рефлексы. Только одно «но»: было Михаилу на пару десятков лет больше, чем было тогда.

Сергеев не прекратил двигаться ни на миг, даже с шага не сбился, ныряя вперед и левее, чтобы противник не успел развернуть ствол в его сторону. Уже падая на левое плечо для полукувырка, потянул за спуск автомата. «Калаш» выплюнул струю огня и свинца. Над ухом загрохотало – противник тоже успел выстрелить. Михаил, как еж, свернувшийся в клубок, поменял траекторию движения и вскочил на ноги разыскивая цель стволом автомата.

Боли он не чувствовал – значит пролетело мимо. Но не факт – выброс адреналина был такой, что боли он мог и не почувствовать. А вот он не промазал. Противник лежал ничком. Пули прошли навылет, разорвав в клочья бушлат на его спине. Из отверстий торчали клочья ваты. Но он был еще жив и сучил ногами, обутыми в полусапоги, словно старался убежать.

В один прыжок Сергеев навис над лежащим телом и рывком перевернул его на спину, тыча стволом в простреленную грудь врага.

Это была девушка. Почти подросток. Лет пятнадцати-шестнадцати, не больше. Наверное, ровесница Молчуна. Глаза у нее были открыты и полны такого ужаса, что Сергеев едва не закричал, встретившись с ней взглядом.

Очередь прошила ее снизу вверх, от паха до груди разворотив все, что можно. Крови не было, она еще скапливалась под одеждой, но дымящиеся дырки на ее куртке четко указывали на места ранений. И говорить она уже не могла. Кровь выплескивалась изо рта, едва она приоткрывала губы. Худые, грязные пальцы скребли землю и тело содрогалось в агонии.

Сергеев опустился на землю рядом с ней, словно надувная игрушка из которой выпустили воздух, и сел, положив автомат рядом.

Шапка с девчонки слетела при падении и неровно стриженная, грязная челка упала на глаза из которых внезапно потекли крупные, как горошины слезы, прочерчивающие на перепачканных щеках влажные дорожки.

– Что же ты… – сказал Сергеев севшим голосом. – Как же это так?

Она захрипела, выплевывая кровь и опять забила ногами, косясь на Михаила безумным взглядом, из которого уже начала исчезать жизнь.

И тогда он нашел ее руку и крепко сжал в ладони, ощутив, как сперло дыхание и внезапно стало тяжелым, словно кусок свинца, сердце. Глаза ее, только что казавшиеся черными от боли, вдруг стали мертвыми и голубыми, как льдинки. Рот приоткрылся.

– Будь все проклято, – подумал Сергеев, и закрыл ей глаза. – Будь все проклято! Это же дети. Она, Молчун… Сколько еще таких здесь? Сотни? Тысячи? Сколько их рождается каждый год? Сколько умирает? Ведь здесь тоже идет жизнь, если это можно назвать жизнью. Тут тоже растут дети. Плоды любви, насилия, похоти или простой неосторожности, но они рождаются и начинают жить здесь. Что же вырастет из них? Что видела эта мертвая девчонка за свои шестнадцать лет? Во что играла? Из чего мастерила кукол? Или, может быть, они уже не играют в кукол?

Сергеев откинул голову далеко назад, так, что даже стало больно в затылке и со свистом втянул воздух через плотно сжатые зубы.

– Сколько надо времени, чтобы поколение выросло нелюдями? Неужели так мало? И, самое страшное то, что они считают это жизнью. Нормальной, обыденной жизнью. И не знают другой. Прости меня, Господи! И ее прости. Мангуст был прав – в рай нам не попасть никогда! Отсюда тоже прямая дорога в ад. Без отпущения грехов, без отходной молитвы. И тело никогда не упокоится в освященной земле. Сколько таких неглубоких могил на Ничьей Земле, кто посчитает? Прости ее, Господи! Не надо меня – ее прости! Поверь, Господи, не было у нее другого пути или она не знала о нем. Прояви милосердие, Господи, к детям и зверям, о нас не прошу. Мы не дети, а звери лучше нас. Аминь.

Сергеев, неожиданно для себя самого, неумело перекрестился и встал над телом, держа автомат за ремень.

В укрытии, возле сгнившего ларька, их с Молчуном ждали еще два стрелка. Все было просто. Надо было выжить. Остальное не имело никакого значения. Что толку каяться, если новый грех неизбежен?