Андрей Ерпылев - Выход силой

– Доброе утро, молодой человек, – старик прямо лучился. – Доброе оно, конечно, по сравнению с вашим вечером и ночкой. Искренне рад, что сумел вам помочь избежать трудной участи тюремного петуха.

– Чего это вы раздобрились? – прямо в лоб, не тратя времени на околичности, спросил Игорь. – Я не просил меня отсюда вытаскивать!

– Ну-с, – покачал головой Ланиста. – Я, считайте, прочел ваши сокровенные желания. И решил использовать их во благо своего предприятия. Я помогаю вам решить ваши временные трудности, трачу для вашего освобождения некоторые средства, и смею надеяться, что вы, как честный и воспитанный молодой человек, эти средства отработаете.

– Я не собираюсь…

– Послушайте. Если бы не я, погибнуть бы вам в куда более зрелищном, но совершенно бесплатном поединке. Имейте совесть!

– Какая у меня совесть! – ухмыльнулся Игорь; разбитые губы надулись, просочилась кровь. – Я фальшивомонетчик. Патронами палеными плачу. Фармазон.

– Молодой человек, – сморщился, словно на зуб ему попал гнилой орех. – Вам так не идет блатная лексика. Честный вы, честный. Я же не первый год живу на свете и в людях разбираться научился.

– Ну, так я вам докажу, что нечестный, – Игорь направился к выходу из переулка, но дорогу ему тут же заступили двое вооруженных людей, выросших словно из-под земли.

– Невежливо это, молодой человек, – голос Михаила Сергеевича стал укоризненным. – Прерывать разговор на полуслове. К тому же, с человеком старше себя.

Князев оглянулся и увидел на пороге участка нескольких «черных». Давешний рыжий знакомец, зажав под локтем дубинку, чистил ногти, словно его происходящее совсем не касалось.

– Меня же освободили, – сказал Князев.

– Условно, юноша, условно. Все условно, – он улыбнулся. – Все относительно. Пока мой залог у них – вы свободны. А реши я, к примеру, вернуть себе залог – тогда и вас придется вернуть на ваше исконное место. В камеру.

– А я не боюсь, – упрямо зыркнул на Ланисту старшина. – Дождался бы суда, приговорили бы там к чему-нибудь. Не к расстрелу же!

– Не к расстрелу, – подтвердил Михаил Сергеевич. – Понимаете ли, – он доверительно приблизился к старшине и встал рядом: даже запах одеколона доносился сквозь уличную вонь. – Наш любимый Черкизон весьма ограничен в жизненном пространстве. Рост вширь давно остановился – кровля при этом ослабляется и возможны обвалы. И случаются, кстати. Поэтому остается только вверх и вниз. Но и тут есть предел. Лезть до бесконечности вверх нельзя – там поверхность со всеми ее прелестями, а вниз… Нижние ярусы постоянно подтапливаются грунтовыми водами. Если не откачивать воду, то уровень ее будет вот здесь, – желтый ноготь черкнул по стене дома на уровне Игорева плеча. – А может и еще выше.

Старик подождал, ожидая реакции, но Игорь молчал.

– Поэтому кто-то должен приводить в движение помпы, – вздохнув, продолжил Ланиста, не дождавшись ответа. – Иных источников энергии, чем мускульная сила, нам после Катастрофы, увы, не осталось. Маломощные электромоторы с задачей не справляются, топлива для дизелей нет, энергия ветра, воды и пара недоступны, атомная – тем более, животные, что отлавливаются на поверхности, для работы непригодны… Остаются люди – самая неприхотливая скотинка на свете. Увы, добровольно никто на эту работу не пойдет. Ни за какие деньги. Вы бы согласились день-деньской крутить огромное колесо, приводящее в движение водяной насос? А если бы, положим, вы бы устали и бросили это колесо, то вас бы тогда кнутом? Карьера сомнительная…

Князев не проронил ни слова.

– Поэтому колеса крутят осужденные. Работа это очень нездоровая – тяжелая, в спертом воздухе, в сырости. Год работы на водокачке равносилен смертному приговору. Полгода оставляют след на всю жизнь – ревматизм, астма, туберкулез. К тому же, вода в нижних уровнях радиоактивна… Вот, собственно, к чему вас приговорили бы за ваш незначительный проступок.

– А сколько мне светило? – не выдержал Игорь.

– Пять лет, – последовал невозмутимый ответ.

Гладиаторы оказались очень жизнерадостными людьми: посмеяться любили по поводу и без. Всякого рода подначки и розыгрыши тут были в большом ходу, но обижаться на них разыгранные и не думали, предпочитая платить той же монетой. Игорю все они сразу пришлись по душе – и чернокожий Джонс, весельчак и балагур, и меланхоличный красавец Алекс, и молчаливый Кузьма, и остальные обитатели казармы, донельзя похожей на памятную Князеву тюремную камеру.