Сергей Волков - Твой демон зла. Ошибка

– И какой же вы предстанете? – нетерпеливо спросил Учитель.

– Я предстану… амазонкой. На стальном коне. Разрешите идти, господин э-э-э… Учитель?

Маленький лысоватый человек нервно дернул щекой и кивнул – да, мол, свободна. Оса встала, покачивая греховными бедрами, процокала каблучками к двери, и каждый локон ее тщательно уложенных волос сообщил бы искушенному взгляду, что она прекрасно знает, о чем думает сейчас особь мужского пола, смотрящая ей вслед…

Ясным, теплым, уже почти совсем весенним, не смотря на только начавшийся март, утром я, как обычно, приехал в НИИЭАП. Перекинувшись парой слов с другими телохранителями, я дожидался, пока «моя» машина выедет из гаража. Вот и еще один рабочий день вошел в привычную колею…

Ребята из «ОО» поговаривали, что к апрелю, скорее всего, институтских снимут с режима охраны, и им всем светит по две недели отпуска.

«Вам-то отпуска, а мне, наверняка, дадут пару дней на отдых, и опять – каждый день „на ремень“!», – подумал я, садясь в подъехавшую машину.

Пожилой водитель с кличкообразующей фамилией Выдрин, мужик тертый и немногословный, пока ехали к Пашутинскому дому, привычно молчал, и только возле арки, где он обычно дожидался нас с Игорем, вдруг сказал:

– Сергей Степанович! Ты подзадержись минут на десять в квартире, я за маслом съезжу! Понимаешь, какая-то сволочь ночью из движка половину масла слила! То ли водила с дежурки, то ли архаровцы из внешней охраны… Боюсь, как бы не полетел движок… У меня синтетика была залита, я на машине не экономлю, так они, суки, и позарились, представляешь?! Я быстро, куплю канистру, зальюсь, и через двадцать минут я тут, идет?

Я в этот момент размышлял о вещах более приятных и важных для меня лично – детская кроватка, коляска, пеленальный столик, пеленки-распашонки – поэтому рассеяно кивнул:

– Только не тяни! Если в двадцать минут не укладываешься, бросай все и возвращайся! Потом купим твое масло, по дороге в институт!

Пашутин открыл дверь, как всегда, взлохмаченный, с синими, от недосыпа, кругами под глазами. Выглядел он расстроено и уныло.

– Привет! Ну как, посидел над своими бумагами? – спросил я, входя в прихожую.

– Посидел… – махнул рукой Игорь: – Да только без толку! Вылезла у меня одна ошибочка… В общем, всем ошибкам ошибка! Просчет в работе проектировщиков! Чего теперь делать, ума не приложу! Чаю будешь?

– Буду! – я захлопнул дверь, скинул куртку: – Тем более что Иваныч просил нас потоптаться тут минут двадцать, у него ночью какая-то сволочь масло слила, поехал покупать.

Попили чай. Унылый Пашутин хмуро отпускал короткие и мрачные реплики по поводу своего возможного будущего.

– Так, получается, твой Прибор неработоспособен? – спросил я, прихлебывая ароматный чай из большой, полулитровой кружки.

– Да он еще месяц назад работал! – ответил Игорь, кроша в пальцах печенье: – И проектной мощности достиг, и показатели почти в норме… Но, понимаешь, еще много что надо доводить… Есть кое-какие нюансы.

– Ну, а использовать-то его сейчас можно?

– Можно! – кивнул электронщик: – Можно, хоть завтра!

И тогда я задал вопрос, который не давал ему покоя все то время, которое он работал в НИИЭАП.

– Игорь, а для чего он, твой Прибор? И почему он так нужен… кому-то?

Пашутин бросил на меня быстрый взгляд, потом вдруг показал пальцем на потолок и прижал его к губам, мол, не здесь, потом поговорим.

Ну, не здесь, так не здесь… Я молча кивнул, встал, отнес свою чашку в раковину, кивнул за окно:

– Ну что, поехали, что ли? Иваныч, наверное, уже прибыл!

Я закурил, ожидая, пока Пашутин одевался в своей комнате. Наконец, все было готово, и мы вышли из квартиры на лестницу. Игорь захлопнул глухо лязгнувшую дверь, и вдруг, изобразив на лице какую-то гримасу, настойчиво потащил меня вверх по лестнице, на площадку между вторым и третьим этажами. Там, затравлено оглядевшись, он заговорил, быстро, сбивчиво, глотая слова:

– Понимаешь, Сергей, я не могу говорить о своей работе у себя дома! Мне кажется, что Урусов и его «ОО» понавтыкало мне микрофонов, и я боюсь последствий… А что касается Прибора, то он… по идее, это очень нужная людям штуковина. Она, то есть, он… Ты о теории Ломброзо слыхал?

Я сымитировал мысленную активность – наморщил лоб, глубокомысленно закатил глаза, но на память пришли только строки из недавно читанного дневника Льва Толстого: «Встречался с Ломброзо. Ограниченный, наивный старикашка!», о чем я честно и сказал Пашутину. Тот усмехнулся: