Дмитрий Матяш - Выход 493

Пламенная волна подхватила Андрея и с неимоверной скоростью понесла в глубь комнаты. Так, словно он встретился с поездом. Боль, жгучая боль пронзила все тело миллиардом раскаленных осколков, опалила перекошенное в немом ужасе лицо, выдавила глаза.

Но он не погиб. Лишь бренная плоть обратилась в пепел, а сознание уцелело, оставшись на прежнем месте у не существующего теперь окна, несуществующего дома на несуществующей улице…

Стахов склонился над извивающимся, как угорь на сковородке, юношей и несильно похлопал его по щекам. Глаза парня под сомкнутыми веками продолжали свой безумный бег, дышал он часто-часто, лицо лоснилось от мельчайших капелек пота, а руки подрагивали, словно через них проходил ток.

— Да-а, пробрало тебя, однако, — протянул Илья Никитич и присел рядом, положив ладонь парню на лоб. Тот был горячим и омерзительно липким, но отвращения комбат не испытал, лишь еще раз бережно похлопал юношу по щекам.

Андрей открыл глаза. Резко отняв голову от подушки, испуганно осмотрелся вокруг, сглотнул застрявший в горле ком и уставился на Стахова, будто тот перенесся в мир яви из его сновидений.

— Кошмары мучают? — полюбопытствовал Илья Никитич.

— Взрыв, — прямо ответил Андрей, спустив с кресла ноги и испытав дикое облегчение, прикоснувшись ступнями к холодному железному полу.

— Какой еще взрыв? — нахмурил брови Илья Никитич.

— Не знаю. Наверное, первый. Я видел людей, машины, дома, все еще было целым, как на тех фотографиях из прошлого. А потом завыла сирена и… Взрыв. Но не в самом городе, а где-то на окраине. Такое впечатление, будто специально бомбили так.

— Как «так»? — вопросительно повел бровью Стахов.

— Чтобы не умерли все сразу, мгновенно. Сбросили бы на Киев — и всё, все трупы. А так специально били по окраинам, чтобы те, кто уцелел, еще мучились, глотая радиационную пыль…

— Мнительные вы, молодые, — заключил Стахов, дослушав Андрея. — Психоблок хлипкий. Стоит узнать чуть больше, чем нужно, так сразу и кошмары сниться начинают. Вот потому я считаю, что рано вам открывать всю правду. Уж поверь, иногда избыток информации куда хуже недостатка.

Андрей остыл, но щеки по-прежнему полыхали. Пропитанная горячим потом «белуга» неприятно прилипла к спине, ощущение мокрых от пота ладоней стало до ужаса противно, а по затылку, изначально такой благостный, а теперь пронизывающий до костей, холодной струей скользил сквозняк.

Но гораздо хуже ему было от того, что вдруг вспомнилось все, о чем они говорили, о чем поведал ему Василий Андреевич, и то, как он потом незаслуженно сдерзил ему…

Но Стахов, догадавшись, отчего Андрей вдруг поник и спрятал за длинными лохмами глаза, поднялся, похрустел шеей и повернулся, чтобы идти на выход.

— Ты это… не болтай никому. То, что тебе рассказал Щукин, должно в тебе умереть, понял? Такой дисциплины, как «История Укрытия», не будет. По крайней мере, до тех пор, пока живы наши старейшины и все, кто имел отношение к маю шестнадцатого года. — Стахов прошел к ступеням, оглянулся, словно для того, чтобы убедиться, что Андрей уразумел сказанное. — Ты сейчас заступаешь стражником на дежурство в «Базу-2». В одиночестве оно думается лучше, но ты не сильно забивай себе голову. От этого с ума сходят…

Стахов вышел из фургона и сбил пепел с истлевшей за половину самокрутки. Махорка сдымилась зазря, и Илья Никитич мысленно выругал себя за такую небывалую расточительность: его кисет опустел почти на четверть, а пути пройдено — кот наплакал. Придется немного завязывать, а то, упаси господи, придется стрелять табак у новобранцев.

Эх, молодой да ранний этот Андрей, подытожил Стахов и вздохнул. Сколько уже таких было? Сто, двести, триста? Скольким из них были видения, скольким давались откровения? Сколько считали себя избранными, баловнями судьбы, умеющими быстрее учителей заряжать оружие и точнее бить в цель? Э-э-э-э… было их, было.

Илья Никитич еще раз вздохнул, через квадратное окошко в куполе посмотрел на тающее на горизонте небо и в последний раз затянулся, пропустив в легкие ядовито-приторный дым…

Крысолов сидел у маленького костерка, над которым была протянута жердина для котелков, и вслух читал раскрытую примерно на середине книгу. Вероятно, какое-то художественное произведение, поскольку читал выразительно, с чувством, стараясь речь каждого персонажа произносить другим голосом и интонацией, а слова автора — легким, воздушным тоном. Вокруг него расселись, сложив по-восточному ноги, с десяток сталкеров и внимательно прислушивались к каждому слову Кирилла Валерьевича.