Дмитрий Манасыпов - Метро 2035. За ледяными облаками

Уколова ответила бормотанием и сочным всхлипом, повернувшись на бок.

– Красиво спит.

Азамат не ответил. Костылю, судя по всему, накипело потрепаться. Пусть трепется.

– Знавал одну бабенку. Клевая, блондинка натуральная… Натуральная, представляешь? Проверял много раз, хотя в первый не понравилось, пришлось керосин искать и выводить всяких непрошеных гостей. Но красивая, стервоза, аж жуть. Волосы длинные, густые, жопа сдобная, как пышка… как две пышки. Грудь, как два кочана, крепких таких, упругих, прям укусить хочется.

– Сало в рюкзаке, – проинформировала Уколова. – И потише.

– Ох, женщины… Да она не такая, как ты, старлей. Ты – как хороший охотничий нож. Она – как кухонный. Спит, что ль?

– Ты про анархизм мне рассказывал.

– А? Да! Но сперва – про красиво спать.

– Трави. Только негромко.

– Да как скажешь. Вот эта мазель спала ужасно. Булькала, похрапывала, как мерин Соловейчика, а мерин Соловейчика, скажу я тебе, храпел, как неисправный глушак на бибике, как забитая фановая труба в сортире. И…

– Я не знаю, что такое фановая труба.

– Не завидую, чесслово. Лопухом всю жизнь-то подтираться несладко. Короче, храпела она ужасно, стонала, как будто ей кишки выпускают, зубами скрипела и даже попердывала.

– А анархизм здесь при чем?

– В ее случае очень даже при чем. Тупо работала, чем могла. А могла она всем своим телом, и весьма даже. Только почему так? Ей никто больше ничего бы не доверил? Верно, после такого мало кто отнесется как к человеку.

Это верно. Азамат такого насмотрелся.

– Все почему? Потому, что думают люди, как животные. Вот тебе и клетки в башке. Работала задком с передком, так теперь под старость тебе разве что доверят за свиньями выносить, не больше. Ей-то, вот как на духу, с детишками нравилось ковыряться. Только жить сладко да гладко нравилось больше. И ее клетку так просто не раскокаешь, не даст сама. Или не давала? Не знаю, давно не видел.

– Анархия-то при чем?

– При том, братишка, что мне вот все равно, кто она была. Окажись сейчас там, да скажи мне эта милка: «Возьми меня с собой, друг сердешный Костыль», – взял бы. И судьбу устроил, где подальше, чтоб не попрекнул никто случайно. Только ведь ни фига, не попросила бы такого. Ее тюрьма – у нее же в голове. Добротная такая тюрьма. Тепло, местами светло, и мухи не кусают.

– То есть ты щас пытаешься под свое желание колобродить подводить базу? Что-то не выходит, неубедительно звучит.

– Да? Хм, щас попробую иначе.

Он, наверное, попробовал. Только Азамат, клевавший носом минут пять, не услышал. Пристегнулся имевшимся ремнем – и все, пропал. Усталость, чего уж…

За окном тёмно и звёздно. Снега бы, пушистыми такими хлопьями… На неплотно закрытом балконе свистит заплутавший ветер. На градуснике – минус сколько-то там.

В квартирке хорошо. Тепло. Свет лампы мягко-рыже танцует тенями в углах. Целый чайник горячего янтаря и немного молока. Хорошая ночь, грустная, даже в чем-то романтичная.

Звонко льётся волшебный голос ирландской бэнши О’Риордан. Сейчас как раз к месту. На замену если кто и придёт, то только Курт. Не знаю почему. Мысли, мысли, мысли…о ком, о чем?

Ладонь мнёт тёмно-зелёную колбаску пластилина. Как в детстве, упорно, зная чертов характер, мни-мни – а он уже мягче и мягче. Что угодно могу слепить из него, всё, что захочется. Я – крошечный демиург, сидящий взаперти в своих квадратных метрах. Я могу всё. Если захочу.

Дракон расправит крылья и сделает несколько кругов над столом. Маленький пузатый старичок с окладистой бородкой сядет на пенёк, съест пирожок, закурит трубочку. Гладкая кошка выгнет спинку, потянется и свернётся клубком на пластилиновой табуретке. Живые…

Дракона с утра запру в шкафу, чтоб не вырвался в форточку, не пугал полётами пенсионерок во дворе. Завтра вечером слеплю ему рыцаря на коняшке. Пусть гоняются друг за другом. Так им хотя бы не будет скучно. Будет понимающая душа.

Старичка отнести бы в интернат на той стороне улицы, отдать детям. Воспитателям не отдам, будут смеяться. А он оживёт только от детского интереса в глазах. Ночью. Когда тёплые детские пальцы погладят его, прося пройтись перед ними.

Кошку… а её отдам Лене, с её чёрной помадой, шипованным ошейником и длинным кожаном плащом. Заблудившаяся во времени Эльвира, повелительница тьмы, плачущая ночью, сидя на ледяном подоконнике и куря чёрт знает какую по счёту сигарету. Может, с кошкой ей станет хотя бы немного теплее и не так одиноко. От непонимания.