Дмитрий Абеляшев - Пастырь Вселенной

В камере Лея страстно хотела умереть, и — ей больно было вспоминать — она даже просила вчера тюремщика овладеть ею в обмен на сильнодействующий яд или хотя бы лезвие. Сейчас же Лея ощутила, что безумно, немыслимо хочет ЖИТЬ. Так решивший утопиться, бросившись в воду с камнем на шее, начинает страстно, по-животному хотеть жить, когда дышать нечем — он будет спорить с тяжестью камня и плыть вверх, вопреки своей же злой воле, повинуясь которой камень все равно дотащит его упирающееся тело до дна, где оно и затихнет тряпичной куклой с пуговичными глазами, на радость ракам и илистым червям. Или повесившийся, который, будучи в плену иллюзий всего секунду назад, оттолкнув табуретку, ищет потом ее вытянутым носком ноги, надеясь обрести хоть какую-нибудь опору перед мрачной картиной смерти, раскинувшейся пред его туманящимся взором. Тщетно несчастный будет стараться подлезть пальцами под стальные объятия петли — и напрасно будут говорить те, кто скажет, что в последний миг жизни самоубийца НЕОСОЗНАННО стремился к жизни. Напротив. Именно в последнее мгновение он действительно приходит в ум, стремясь жить, пусть в страданиях, пусть в унижениях, борясь с собой или с врагами — неважно, но ЖИТЬ, ЖИТЬ, ЖИТЬ… И заставляет их это делать не близость холодящего душу царства новой, посмертной реальности, но вдруг проснувшаяся жажда жизни и роковая печать самоосуждения на смерть, пустого, безумного и напрасного. Страшно понять, что жизнь прекрасна, когда принятый тобой яд уже разрушил твою печень и принялся за мозг…

Лея вдруг мучительно прочувствовала, как прекрасна жизнь, всякая жизнь, она запоздало решила бороться до конца — без надежды, какое там — просто оттого, что так она сможет пожить еще хоть немного подольше. Этого хотела она вся. Ее тело. Ее разум. Ее кровь, которая все еще, не считая пятна на платье и сцене, текла по ее не разорванным, не разжеванным в кровавую жвачку венам.

Лея подумала лишь — как жаль, что прежде я была так глупа, что не поняла вовремя, какое это счастье — просто жить. Вдыхать воздух. Пить воду. Смотреть на закаты и рассветы. Она сейчас была вся едина, в одном могучем порыве к жизни, навстречу свету и теплу этого мира. Она, со слезами отчаяния и раскаяния, поняла, что среди россыпей истинных и мнимых ценностей, которыми обладает и которые выдумывает себе человек, жизнь выше и сладостнее всех прочих, вместе взятых. Тем временем императорские палачи удалились туда, откуда так недавно вывели Лею, еще не любившую жизнь так страстно, как сейчас, и в тот миг, когда створки дверей сомкнулись за их расшитыми золотом спинами, стингры оказались на свободе. Слаженными машинами убийства громоздкие ящеры с раздвоенными хвостами стали синхронно приближаться к замершей маленьким беззащитным зверьком Лее. Инстинкт безошибочно подсказал девушке, куда ей бежать — она рванула в щель между передними тварями, когда до них оставалось метров пять. Стингры развернули ей вслед воронковидные раструбы своих уродливых ртов и зловонно расхохотались девушке вслед, как гиены. А один из них, выпучив глаза, отчетливо прокричал по-анданорски: «Арзан бара, Арзан бара!», что в переводе означает «Лови его, лови его!».

Владимира, когда он услышал голос стингра, пробила ледяная оторопь. Да и анданорцам, знавшим, что стингры являются искусными подражателями звукам, как земные попугаи, стало не по себе. На Анданоре даже легенда, или, скорее, быль есть про девочку и ее маму. Мама была сильной и красивой женщиной, способной увернуться от молодых стингров — ну прямо как Лея. А девочка ушла за ягодами на болото и не вернулась. А мать пошла искать свою дочку и звала ее по имени. А в ответ до женщины донеслись крики дочери: «Мамочка, скорее! Мамочка, спаси меня!» И женщина пошла на голос. Она пыталась разговаривать с дочерью, но в ответ слышалось только «Мамочка, спаси меня!» да «Мамочка, скорее!». И женщина — которой жить бы да жить — убедила себя, что дочка просто не слышит ее — ветер, что ли, слова сносит. И зря — стингры заманили ее в трясину, и когда она хорошенько, по колено, увязла, появились из тьмы. И перед тем как приступить к трапезе, одно из исчадий ада сказало:

— Мамочка, спаси меня! Мамочка, скорее! — и потом запустило зубы в бедро несчастной.

Наверняка «Лови его» кричали загонщики, отлавливающие стингра, но даже для тех, кто знал о звукоподражательных способностях чудовищ, это звучало более нежели диким. И вновь стингры сомкнули свое кольцо, и опять Лея, с грацией лани, вздымая воздушное покрывало невесомой юбочки, ушла от их зубов, шипов и когтей. Лея двигалась на редкость красиво, великолепно владея телом. Но, разумеется, это уже не могло изменить развязки. Скоро тело Леи должно будет, слой за слоем, лишиться мягких тканей и продемонстрировать взаиморасположение органов внутренних. Дело в том, что стингры сперва объедают кожу и жир, затем лакомятся мышцами и лишь позже принимаются за кишки, к тому моменту разложенные на сцене для всеобщего обозрения, на всех этапах жадно втягивая длинными, трубкообразными языками пульсирующими струями бьющую из тела кровь. Так что скоро зрелище неминуемо превратится в подобие анатомического театра, но не над мертвым, а над очень долгое время способным на различные движения, конвульсии и крики полуживым телом без пола и имени. Слюна стингров, как знали на Анданоре, содержит целый ряд веществ, будто специально намешанных туда чьей-то злой волей, — там нашлось место и для обезболивающей компоненты, но притупляющей страдания ровно настолько, чтобы жертва не умерла и не потеряла сознание от болевого шока, но испила их чашу до дна. Тут и вещества, способствующие свертыванию крови — но не более, чем это нужно для того, чтобы добыча не скончалась от ее потери…