Андрей Ерпылев - Один в поле

— И за что же тогда горцы, по-твоему, взорвали Табуду? За Мировой Свет?

— Ну… Почему за Мировой Свет… Взорвали за то, что этот лжепророк посвятил наших в их тайное знание…

— Значит, он не лжепророк?

Рой осекся и замолчал.

— Вы меня запутали… — беспомощно произнес он после долгого раздумья. — Но разве тайное знание не бывает ложным?

— Бывает, — согласился однорукий ротмистр. — Но тогда зачем убивать массу людей, чтобы наказать отступника? Это ведь только укрепит остальных в уверенности, что все им поведанное — святая правда. Не проще ли оставить все как есть, чтобы люди, не имеющие возможности проверить его бредни, сами разуверились в этом учении?..

Он не пытался отговорить Роя от его задумки. Да и что мог господин Лоос предложить молодому человеку, потерявшему сестру и мать, оставшемуся без средств к существованию (девять десятых работников танкового завода оказались на улице гораздо раньше, чем рассчитывали)? Устроиться, как и он, охранником в ларек какого-нибудь разбогатевшего неизвестно на чем выродка? Увы, желающих было предостаточно, а число мест ограничено. Попытаться найти работу на каком-нибудь заводе? Военная промышленность сворачивалась повсеместно, и на десять закрытых танковых, оружейных, патронных заводов открывалась от силы одна фабричка по штамповке ночных горшков или жестяных ведер. Если отбросить крестьянство, в котором коренной горожанин ни черта не понимал, и криминал, от которого честного парня воротило будто от протухшей еды, оставалось одно — армия. Это была единственная в бывшей Империи профессия, где не только платили какие-то гроши, но и «бесплатно» одевали, обували, давали крышу над головой. Платой за все это сплошь и рядом была кровь, но крови ли бояться человеку, которому нечего терять, кроме своей жизни, к тому же успевшему повоевать и знавшему не понаслышке, что смерть вовсе не так страшна, как ее малюют. Гораздо страшнее — жизнь без надежды…

— Ты, ты и ты!

Появившись в казарме, как всегда, стремительно и неожиданно, капитан Фогуту поочередно ткнул пальцем в Роя, Зариса и еще одного молодого солдата, принятого в роту двумя неделями позже, взамен очередного «выбывшего». Подобные замены в подразделении, не вылезавшем из «боевых», были обыденны, как смена дня и ночи, и парню, которого сменил новичок, еще повезло отправиться домой «теплым», а не «холодным». В конце концов, оторванная миной по щиколотку нога и пенсия до конца жизни все же лучше цинкового ящика и единовременного пособия семье. На войне быстро становятся философами и фаталистами…

Солдаты нехотя, но без ворчания сползли с коек — их секция наслаждалась заслуженным отдыхом после двадцатикилометрового марш-броска с полной выкладкой. Второй лейтенант Зоту, как шутили записные ротные остряки, считал себя обиженным судьбой, не позволившей стать полным тезкой знаменитого маршала, и лютовал в подготовке личного состава, свято претворяя в жизнь его знаменитое: «Пот учений превращается в золото победы». «Если до того не обернется могильным камнем!» — зубоскалили те же острословы.

Одно радовало: если бы солдаты потребовались для какой-нибудь срочной хозяйственной работы вроде рытья новой ямы под солдатский нужник в напоминающем по твердости железобетон каменистом фунте, капитан Фогуту прислал бы своего верного фельдфебеля Набигобу. А уж если забрал самолично, то дело предстоит более увлекательное, чем ковыряние густо замешанной на гальке и щебне глины неподъемным «карандашом» [ «Карандаш» — лом ( армейск .).] — самым интеллектуальным инструментом на свете.

— Держите котелки, — загадочно напутствовали «избранников» более опытные егеря, вольготно развалившиеся на койках и намеревавшиеся использовать наиболее продуктивным образом все положенное на отдых время до последней секунды. — У новичков сплошь и рядом крышку сносит!

Добиться от них чего-либо вразумительного не представлялось возможным…

— Ну как ты?

— Живой…

Рой выкроил минутку, чтобы заскочить в санчасть, и нарвался на такое яростное сопротивление дежурной медсестры — известной на весь корпус красавицы Латы Тог, — что минутка эта грозила превратиться в полчаса. Разоруженный, облаченный в куцый белый халатишко, трещавший на изрядно подкачанных здесь, в горах, плечах, он робко постучал в дверь. Юноша ожидал увидеть друга если не при смерти, то в таком состоянии, что краше в гроб кладут. Но стоило ему просунуть голову в палату, как все сомнения развеялись, словно дым.