Евгений Прошкин - Палачи

Столяров спрыгнул на землю и помог спуститься Шустру, когда к ним подошел Олег.

— Ну что, сдох кабан-то? — спросил Михаил.

— Кабан сдох, — громко отрапортовал Гарин.

— В «мясорубку», что ли, попал?

— Не-а. Свалился с крыши прямо в «мясорубку». Теперь там центнер фарша и дробленых костей.

— Понятно. Молодец, — прокричал Столяров и показал Олегу большой палец. Потом вздохнул и добавил вполголоса: — Бетховены в роду были?

— Что-то новенькое, — пробормотал Михаил и постучал костяшками пальцев по обшитой сталью двери.

— Ага. Пришлось усилить дверь и поставить часового, — пояснил Шустр. — После того случая прошлой весной, когда сюда кровосос заявился.

— Прямо на вокзал?

— Ну да.

— Он что, невидимый был?

— Да нет, видимый. Просто народу на станции мало было. Так он до самого бара дошел, ни единой живой души не встретил.

— И что он в баре сделал? Заказал «кровавую Мэри»? — недоверчиво спросил Столяров.

— Тогда уж кровавого Моню, — невесело усмехнулся старик. — Тогда барменом еще Моня был. Тугой на оба уха, может, слышали про такого?

Михаил кивнул.

— Вот его-то кровосос и оприходовал, — закончил свой рассказ сталкер. — Голову оторвал, а всю кровь через шею высосал. Досуха. И соломинку не попросил.

— И что с ним сделали?

— С которым из них? Моню за вокзалом закопали. А кровососа гранатами закидали и бросили на пустыре. До самого лета там лежал-вонял, ихнее мясо ведь даже слепые собаки не жрут.

— А это, часом, не байка?

— Какое там, — вздохнул Шустр. — Стучи снова, нас не услышали.

Столяров еще раз постучал в дверь, теперь уже прикладом автомата. Гарин, к которому только недавно в полной мере вернулся слух, прижал ладони к ушам. Послышался пронзительный скрип, и в верхней части двери открылось окошко, забранное решеткой из арматурных прутьев.

— Чего надо? — спросил часовой. В окошко были видны лишь его глаза и насупленные брови.

— Шоколада! — высунулся из-за плеча Михаила Шустр. — Открой, Головня. Эти двое со мной.

Окошко захлопнулось. Пять секунд спустя послышался скрежет отодвигаемого засова, еще какое-то лязганье, затем скрежет второго засова. Наконец дверь распахнулась.

Впустив старика и его спутников, сталкер по кличке Головня принялся запирать дверь. Он делал это основательно и без спешки, не проявляя никакого внимания к вошедшим. На придвинутой к стене табуретке лежал простенький детектор живых форм. Видимо, обязанности часового заключались в том, чтобы пропускать на территорию вокзала всех прямоходящих, кроме зомби, контролеров и кровососов.

— Слышь, Головня, не знаешь, наверху койки свободные есть? — спросил Шустр.

— Должны быть, — нехотя ответил часовой. — Наши все на представлении. Цирк-шапито! — неодобрительно процедил он.

— Опять, что ли, цыганенок всех веселит?

— Ну!

— Так это пусть. Смех — не грех. — Старый сталкер посмотрел на Гарина и Столярова. — Ну что, поможете в последний раз? Меня и вещички мои до койки докантуете?

Несмотря на ранний час, в баре Янова было людно. За столиками, сколоченными из пустых бочек и ящиков из-под патронов, стояли по одному, по два сталкера. Еще человек десять собрались в кружок в дальнем углу бара. В центре круга на возвышении стоял смуглый паренек с явно накладными бакенбардами, одетый в сюртук, перешитый из темно-зеленого клеенчатого дождевика, и черный цилиндр из картона. В правой руке паренек держал суковатую палку, по всей видимости, изображавшую трость. Вот он оперся на нее и громко, с чувством, продекламировал:

Сталкеры отреагировали на четверостишие громким гоготом и нестройными аплодисментами. Паренек раскланялся, сняв цилиндр, при этом стало видно, что он совсем еще молод. Лет шестнадцати от силы.

Олег не сразу обнаружил барную стойку. Во-первых, ее зачем-то перенесли на новое место, а во-вторых, упрятали за решетку. Угрюмый бармен, выглядывающий из-за прутьев, напоминал заключенного. Для общения с посетителями в решетке было вырезано окошко, сделанное с таким расчетом, чтобы в него уж точно не пролез ни один кровосос.

«Жаль Моню, — подумал Гарин. — Он был понимающий. Ему можно было излить душу, а наутро не маяться от стыда. Понимающий и глухой — вот качества идеального бармена».

— Мое почтение, — наклонился к окошку Михаил. — Что это у вас, утренник? — Он махнул рукой в сторону чтеца в сюртуке-дождевике.