Дмитрий Глуховский - Последнее убежище (сборник рассказов)

— Неважно. Главное, мы с гобой все-таки не опоздали.

— Не опоздали… Только все равно поздно.

— Почему?

— Просто подумалось: неужели нужно было под землю себя загонять, чтоб оценить все это?

— О, да ты у меня философ! Только мы-то с тобой вроде как тут ни при чем…

— Вроде как…

— Ладно, Сенека, смотри вниз, во-он туда. Сейчас как раз хорошо видно. Видишь, это Волга, у нее вода прозрачная и темнее. А вот Ока, вода мутная. Получается, что две реки в одном русле. Такого больше нигде не увидишь!

— Точно-точно. Не увидишь…

Зрелище завораживало. Вроде и ничего такого, просто вода разного цвета. Но… В общем, Маша вдруг ощутила, что она тоже ходила бы сюда каждый день. Если бы могла…

— Машка, не иронизируй! Я знаю, что ты подумала… Ты не понимаешь, почвы здесь разные, вот и цвет разный! Ока-то по известнякам течет. И обе реки большие! Одинаково большие!

— Ладно, ладно. Больше не буду!

Женщина засмеялась: это ли грозный разведчик? Заводится с полуоборота. Смешной…

— Скажи, а тут опасно?

— Не знаю. По мне — так нет. Особенно летом. В лесу — еще куда ни шло, там все-таки звери. А в городе? Нет, встречаются, конечно. Так это надо быть глупее паровоза, чтоб против человека с оружием… Хотя, как ни крути, а хозяева-то здесь теперь они…

— А люди? Как думаешь, выжил кто на поверхности?

— Не встречал.

Илья замолчал. Его самого занимал этот вопрос. Очень хотелось, чтоб жизнь сохранилась где-то еще. Наверняка же сохранилась! Только вот не встречал он никого… Может, правда, и к лучшему…

— Не встречал, — повторил он. — Возможно, что и жив до сих пор из-за этого.

— Почему? — вскинула голову жена.

— Понимаешь, зверь — он что? У него инстинкт. Убивает, если есть хочет, или защищает: себя, самку, детеныша, территорию. А человек — еще и просто так, из любви к искусству.

— Почему сразу «убивать»? Может, они вполне мирные.

— Может. Может, и мирные…

— А вопрос можно?

— Валяй!

Что за вопрос, интересно, такой? А неважно! Сегодня ей все можно. Можно гулять без противогазов, можно подсмеиваться над ним, можно сердиться на него и обижаться на пустом месте.

— Ты никогда не рассказывал… На тебя нападали… незнакомые звери?

— Конечно. Все незнакомые были. Я с ними на брудершафт не пил, они мне визитных карточек не оставляли. Даже имен друг у друга мы не спрашивали!

Зуев, естественно, прекрасно понял, что имеет в виду жена: байки про ужасных монстров сочинялись самими разведчиками «для поддержания тонуса» и имели успех почище сказок братьев Гримм.

— Я серьезно.

— И я серьезно, — он засмеялся. — «Там, на неведомых дорожках следы невиданных зверей. Избушка там на курьих ножках стоит без окон, без дверей…» Успокойся, нет здесь неведомых зверей. Обычные — да, бывало. Только я для бифштекса совсем не гожусь. И невкусный, и сам кого хочешь проглочу! Ам-ам!

— Хабалка! — Маша ткнула его кулачком в бок.

— Ага. А еще балбес.

Оба засмеялись.

Зуеву было хорошо. Наверное, оттого, что он видел, знал — хорошо сейчас было и Маше. А еще чувство вины, которое он испытывал перед женой последнее время, куда-то пропало. Впервые за многие годы он был счастлив по-настоящему.

— Спасибо тебе, — Маша потерлась щекой о плечо мужа. — Пошли? Жарко становится.

Маша умерла через три недели. Все это время Зуев не отходил от жены. А когда похоронил, ушел наверх, в очередной поиск. Обратно он не вернулся.

Мне в лицо летят белые полиэтиленовые пакеты.

Я отлепляю их от окуляров противогаза и отпускаю — и пакеты, подхваченные ветром, плывут по воздуху дальше, похожие на медуз.

Настоящих животных тут не водится — ни обычных, ни даже приноровившихся к радиации уродов.

На километры вокруг нет ни единого живого листка, ни травинки… Только сажа и оплавленное железо, угли и бетонная труха. Если ветер и приносит семена каких-то растений, то, падая в проклятую здешнюю почву, они не могут прижиться и высыхают.

И даже пакеты, остановившись тут передохнуть, несутся дальше.

Сюда я прихожу каждый день и давно потерял счет дням, которые провел здесь.

Я облачаюсь в тяжелый костюм радиационной защиты, надеваю противогаз, беру оружие — и отправляюсь в путь вверх по эскалатору. Сперва меня провожали странными взглядами: в них было и снисхождение, и восхищение, и издевка. Сейчас все привыкли и перестали обращать на меня внимание. И мне так удобней.

Не знаю, что я ищу на этом пепелище. Возможно, и ничего не ищу — говорят же, что убийц тянет вернуться на место преступления, так не в этом ли все дело?