Сергей Клочков - Лунь

— Ты нарывался на комплимент, Седой. Сам нарывался, специально. Ну а если кулаки чешутся… — Я выразительно промолчал.

Седой задумался, сверля меня глазами, в которых уже потух опасный огонёк. Драться с почти союзником на глазах двух вероятных врагов он не хотел. Не время и не место. Да и я хорош. Чего, спрашивается, завёлся?

— Только из уважения к тебе, Лунь. — Долговец неохотно вернулся на своё место. — Спать будем по очереди. А с вами, твари, я потом как-нибудь встречусь…

Седой свернулся калачиком и вскоре начал негромко посапывать.

— Слышь, Лунь. — Хип подсела поближе. — А чё, наши в натуре по тебе шмаляли?

— Было пару раз, — усмехнулся я.

— Во блин… а мне говорили, что вольных не трогают. Это, респект ещё раз. Классный ты чувак, Лунь. Короче, если спать хочешь, ложись. Я позырю, если чё.

— Курить есть? — Монолитовец с надеждой взглянул на распечатанную пачку. Если бы я сказал «нет», то вопросов бы не возникло. Здесь у всех всё свое, только одна Зона общая. Нет здесь ни щедрых, ни жмотов. Припас должен быть у каждого, а если нет, то сам дурак. Ларьки с магазинами в Зоне как-то не предусмотрены, и от лишнего патрона, дополнительной банки консервов, перевязочного пакета часто зависит, останешься ли ты жить. Потому и спрашивал монолитовец, словно не видя курева на столе, есть оно в наличии или ему только почудилось.

— Держи.

Монолитовец размял сигарету и вновь взглянул на меня:

— Такое дело… ни дерьма, ни ложки.

— На. — Хип положила никелированную коробочку. — Только верни. Как кличут тебя, доход?

— Зовите Доходом, — невесело усмехнулся монолитовец.

Имя подходило. Тощий, угловатый, с болезненно трясущимися руками и нездоровой бледностью покрытого двухнедельной щетиной и клановыми татуировками лица, он, похоже, действительно доходил.

— «Душегубка»? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Ну, — кивнул Доход. — К нашим коновалам сунулся, да толку от них. «Суров Монолит к усомнившимся» — это когда уже ничего сделать не могут. Уроды.

— К Доктору сходи.

— Был уже. — Доход засучил рукав, демонстрируя багровую сеть на коже. — Поздно. Упустил я время. Надо было сразу к нему топать, да понадеялся на наших чудотворцев.

— Что же ты там делал, Доход? Вроде не псих, — искренне удивился я.

— Сейчас вроде нет. А до того, как доходить начал, и вспоминать противно, что вытворял. Словно одурь какая-то в башке была, как в тумане всё. Без контролёров, думается, не обошлось. Слышь, Лунь, прошу, ты, кажется, человек… сделай одолжение.

— Смотря какое.

— К научникам я иду, сдаваться. Я теперь весь вроде артефакта сделался. Думаю, бабки должны за меня дать, раз добровольно отдаю себя на опыты. И это… дочка у меня есть, в институте учится. Проследи, чтоб деньги до неё дошли, адрес счёта у меня есть. Половину можешь себе забрать. Жил, понимаешь, как дерьмо, так хоть от смерти кому польза будет.

— Постараюсь. Обещать не могу.

— Спасибо, Лунь.

Я закрыл глаза. Спать, спать… сюрпризов от случайных соседей по схрону я уже не опасался.

Утром, успокоив разбухтевшегося по поводу моей беспечности Седого резонным замечанием, что все живы, здоровы и ни у кого ничего не пропало, я попрощался с долговцем и начал готовиться к марш-броску до Коржинских прудов. Доход ушёл чуть позже в сторону Бара. Хип осталась в схроне, глядя, как я проверяю оружие и укладываю рюкзак.

— Лунь, а ты сколько уже здесь?

— Осенью шесть лет будет.

— Ни фига себе! А зачем в Зону пришёл?

Хороший вопрос.

— В той жизни я был журналистом. — Я подтянул лямки рюкзака, проверил, не бряцает ли барахло. — Хотел сделать репортаж какой-то… по крайней мере мне так рассказали. Сам не помню. Индуцированная пси-резонансом стойкая амнезия. Выброс две тысячи седьмого.

— Ясно… — протянула Хип, покусывая губу.

«Гробанётся девка», — невесело подумал я. Жаль, чёрт возьми. Красивая, хоть и жутко тощая от «свободовских» харчей. В полутьме схрона она казалась какой-то пацанкой, но утром я разглядел остренькое личико, несколько задорных веснушек на аккуратном, чуть вздёрнутом носике и большие синие глазищи. Худенькая русская берёзка, заброшенная в дикие поля Зоны.

— Чё уставился? — без злобы спросила Хип, опустив роскошные свои глаза и нервно теребя манжету комбеза.

— Да так. Пора мне. Бывай здорова, Хип.

Ах, как жалко-то, ядрена восемь. Дохода вот не жалел ни капли, так, зарубка в памяти осталась, не больше. В Зоне на всех жалости не напасешься, отвык я уже давно от этого чувства, забыл про него даже, а тут саднит душу, как будто гусеница сидит в груди и, мерно помахивая колючей головой, срезает с сердца полоску за полоской. Прав в чём-то Седой: сидела бы дома, на дискотеки ходила, училась. А, чёрт с ним. Жалко у пчёлки. Выкинь из головы, сталкер Лунь, и топай к прудам.