Игорь Недозор - Трилогия - Плацдарм, Гарнизон, Контрудар

С балкона дворца была видна длинная колонна повозок, уходящая в ворота Октябрьска.

Люди торопились уйти от будущей войны, скорей достигнуть спасительной границы, но двигались все же чрезвычайно медленно. Что тут сделаешь, если большинство беженцев женщины и дети, а мужчины если и есть, то или раненые или вообще не бойцы.

Беженцы прибывают и убывают.

Ух, вроде бы и без дела не сидел, а ничего толком и не сделано. С самого утра князь отправился за город, инспектировать конские табуны кавалерийских частей Октябрьска. Особого прока от них он не ждал, но нужно было куда-то деть беглых кочевников.

Увиденным он остался доволен. Смотритель Косяков, кстати, именно так должность заведующего конским составом местных армий и называлась в этих краях (Макеев решил не нарушать традиций) подошел к делу ответственно и присматривал за четвероногими воинами как за своими детьми.

В полдень Макеев вернулся в город, посетил тренировки ополченцев, даже сам помахал клинком.

Сегодня на учебной площадке народу было немного - человек двадцать. Кто-то рубился на затупленных мечах, кто-то тренировался в обращении с боевым бичом. Кто-то обучался парным и групповым схваткам, когда двое пытались прижать к стене третьего, который отмахивался от них тренировочным копьем без боевого железного наконечника.

С полдюжины подростков под началом седобородого воина метали дротики-джериды в старый щит, на котором была грубо намалевана углем голова в шаркаанской рогатой шапке. Градоначальник сидел на возвышении в углу двора и хмурил брови. Не потому, что воины не выказывали сноровки или старания. Просто уж очень далеко отсюда были сейчас его мысли.

Там, откуда надвигалась неумолимая война, грозящая стать последней (не для этого мира, конечно, а для них). Там, где сейчас пылили по степному простору сонмы всадников, должные выступить на войну с теми, кто не покорился грозным приказам, принесенным посланцами Ундораргира. Тысячи и тысячи вооружались, садились на коней, и под предводительством сотников и темников пускались в путь. От этих мечами не отмашешься.

Прямо скажем, шансов выстоять у них немного, но сдаваться он не собирался. В этом не было никакого смысла. Самозваный 'Владыка Окоема' может и помилует в обмен на оставшиеся боевые машины и знания, но вот что будет с людьми…

Привычно прошелся по улицам своего города. Телохранители едва поспевали за ним.

В общем, город жил своей прежней жизнью, не считая того, что народу прибавилось.

Разве что на площади напротив статуи Вождя мирового пролетариата, на небольшом костре горело соломенное чучело в той же остроконечной шапке. Оно должно было символизировать ненавистного владыку шаркаанов. По словам шаманов, если жечь изображение нечестивца с проклятиями и молитвами предков - 'Владыке Окоема' не поздоровится.

Солома была гнилой и прелой - черный дым лез в ноздри, ел глаза. Как только одно чучело прогорало, служитель брал из груды новое и кидал в угасающий огонь. Приглядывал за процессом шаман, высокий, костистый старец в грязно-белом халате и накинутой поверх шкуре барса, с одеяния которого свисало множество плетеных разноцветных шнуров, ниток бус, костяных, медных и каменных изображений людей, демонов, богов и чудовищ, чьи имена не знал, должно быть, и сам хозяин.

Параллельно он с учениками занимался важным делом - тоже наводил порчу на Ундораргира. Парни вкапывали в землю острые, любовно выточенные колышки. Затем шаман вытаскивал из пищащей и трясущейся корзины большую серую крысу, выловленную в городских канавах или подвалах. Ловкие руки учеников облачали грызуна в рогожный чапанчик и остроконечную шаркаанскую шапку наподобие той, что была на чучелах. Потом наставник начинал петь и блеять на каком-то непонятном языке, взмахивая руками.

Макеев, глядя на сие действо, с трудом удерживал смех, ибо происходящее напоминало обряд наречения, совершаемый в Степи на седьмой день после рождения ребенка. Таким образом и принимали в племя или род, давая новое имя.

Сейчас же новоявленного усатого и хвостатого 'степняка' нарекали, само собой, Ундораргиром. После чего тварюшку шаман передавал другому ученику, а тот со всем старанием сажал вопящего пасюка на кол. Смысл обряда был понятен. Если умрет сотня поддельных 'ундораргиров', беспокоя местную адскую канцелярию, то богам смерти это надоест и они прихлопнут настоящего.

Само собой, веры у Сантора Макхея в подобную чушь не было. Ибо хотя магия в этом мире работала, но, надо полагать, колдуны и шаманы у их противника как минимум не хуже. Конечно, будь его воля. Макеев бы запретил такое мракобесие - уж во всяком случае, на виду у статуи Ленина и на главной площади его города. Тем более что Ундораргира он даже отчасти уважал. Врага уважают. И обычно не смеются над ним. Враг не шут гороховый, чтобы над ним смеяться.