Сергей Куприянов - Маги нашего города

– Полагаю, куры, – скупо улыбнулся Горнин. – Отварные и запеченные. Ресторан этим славится. Рекомендую. Господа! Прошу вас всех попробовать. А суть дела вот в чем. Эта девушка, – он показал на Аллу, – совершила ряд уголовных – я подчеркиваю! – преступлений. Ограбления, убийство. К моему сожалению, я должен предположить, что в данном случае за ее… Я не хочу высказывать беспочвенные обвинения, но у меня есть основания думать, что Роман Георгиевич создал из нее волшебную палочку.

– Простите? – спросил немец, не отрывая глаз от тарелки, в которую аккуратно накладывал закуски.

Павел смотрел на все это с недоумением. Он как-то иначе представлял себе заседание комиссии. Ну, пусть не судебные мантии и накладные парики, но хоть какое-то подобие ритуальности. Всем встать, поклянитесь или еще что-то в этом роде. А тут – застолье. Закусочки, винишко, пивко, сигареты. Не разгулье, но все же как-то несолидно. Он вопросительно посмотрел на Мих Миха, но тот этого не заметил; он внимательно смотрел и слушал Горнина, излагающего обстоятельства дела.

– Я не понял, – спросил Голштейн, отставив бокал с легким розовым вином. – Почему она прикрывалась М-матрицей господина Мамонтова? Мы можем ее спросить?

Перегуда, до этого ратовавший за то, чтобы его дочь расколдовали, вдруг запротестовал:

– Прошу вас, не надо. Пока, во всяком случае.

– Объяснитесь, – напористо произнесла украинка. – Почему мы не можем выслушать, по сути дела, обвиняемую?

– Она беременна.

– Ну и что? Я тоже была беременной. Думаю, на этой стадии беременности наши вопросы ей не повредят, как не повредили ей и ее художества. Кстати, вы знали о них?

– Девять лет.

– Что девять лет? Я ничего не понимаю. Отвечайте по сути вопросов.

– Она беременна уже девять лет, – сказал Перегуда, глядя на женщину.

– Что?!

Несколько секунд в комнате царила тишина. Никто не ел, не пил, да, кажется, и не дышал.

Павел ничего не понимал. Как известно, беременность у женщин длится около девяти месяцев, но никак не лет. Но то, как отреагировали на это сообщение присутствующие, говорило о том, что сказанное отнюдь не ошибка и не розыгрыш. Как ему показалось, все были на грани испуга или даже слегка за ней. И все уставились на Аллу, сидевшую с кукольно-безучастным лицом.

Первым заговорил господин Мишаль, обращаясь к Перегуде:

– Вы не имели права начинать этот эксперимент без согласования с нами. В этой ситуации столько лет держать Сообщество в неведении очень похоже на преступление.

– Я сам узнал об этом совсем недавно, – ответил Роман Георгиевич, в упор глядя на араба.

– Тогда кто оставил плод во чреве? – с содроганием спросил Иванов.

Перегуда перевел взгляд на Павла.

– Он.

– Я?!

– Именно. Я пригласил тебя как раз для того, чтобы ты снял свое заклятие. Сама она не хотела. Несмотря на все мои уговоры и даже угрозы. Боюсь, что именно это послужило толчком для ее последних действий. Так что, как видите, ничьей М-матрицей она не прикрывалась и ничего сознательно не копировала. В определенном смысле она в некоторые моменты и была Мамонтовым.

– А вы сами что ж? – спросил Павел.

– Со своим ребенком можешь справиться только ты, – без намека на веселье усмехнулся Перегуда.

– С моим?!

– Именно так.

Украинка наклонилась к уху Мишаля и что-то горячо ему зашептала. Некоторое время тот слушал молча, а потом кивнул.

– Господа, – начал он, обращаясь к «приглашенным». – Ситуация сложилась весьма необычная. Мы должны ее всесторонне обсудить. Прошу вас на некоторое, небольшое время оставить нас.

– Час, не меньше, – хмуро добавил Голштейн.

Первой встала Марина и быстрым шагом вышла вон. А когда Павел был уже в дверях, немец словно специально для него сказал:

– Просим далеко не уходить.

В коридоре Павла за рукав придержал Мих Мих:

– Пошли, потолкуем.

Павел кивнул. Они вдвоем направились в кабинет, уже, правда, бывший, Степанова.

– Михал Михалыч, – сказал Павел, когда они уединились, – я ничего не понимаю.

– Ты можешь сейчас снять с нее заклятие? – напористо спросил Мих Мих.

– Зачем?

– Можешь или нет?

– Наверное. Только я уже не помню, какое. И все равно ничего не понимаю.

– Быстро! Пока они не приняли решение. Садись. Сосредоточься. И – поторопись. У тебя минут пятнадцать, не больше. Это очень важно.

Павел опустился на стул, все еще глядя на Степанова, а тот повернулся и вышел, на прощание ткнув в его сторону пальцем.

Девять лет. Как такое может быть? Дикость какая-то. Страшно подумать, что все эти годы Алла носила его ребенка. Допустим, расколдует он ее, и что дальше? Она родит ребенка! И чего? Он – отец. Со всем отсюда вытекающим. А ведь он знал, что Алла беременна. Но их отношения к тому времени уже шли на спад. Во всяком случае, лично он знал, что вскоре им так или иначе расставаться. Хорошо ли, плохо ли – все равно. А она пыталась его удержать. И выложила про свою беременность. Срок был небольшой – месяц или около того. Разговор, мягко говоря, вышел эмоциональный. Оба орали так, что хоть святых выноси. Взаимные обиды и невысказанные доселе претензии сыпались, словно из рога изобилия повышенной мощности. Самое обидное, что он знал наверняка, что ребенка она не хочет и рано или поздно сделает аборт. Да и она, в общем, это знала, так что в какой-то момент их позиции каким-то чудесным образом поменялись. Она грозилась завтра же пойти к врачу, а извлеченный зародыш бросить ему под дверь. Он же стал чуть не умолять ее не делать этого, чем-то глупо грозил, обещал заботиться о ребенке. Сейчас уже и не вспомнить всего. И в какой-то момент он, взбудораженный, в запале, крикнул что-то вроде "Ты этого не сделаешь никогда!" и, скорее всего, именно в этот миг бросил на нее заклятие. Потому что сам он этого не помнил. Он вообще был уверен, что она сделала аборт. А потом Перегуда перешиб ему память. Но что же он тогда кинул-то? Ничего какого-то особенного он в тот момент, естественно, придумать не мог. Только то, что было, как говорится, под рукой.