Вадим Полищук - Возвращенец. «Элита пушечного мяса»

— Будут. Нам, думаю, не один день идти, а все, что из дому брали, уже подъели. Ты за меня держись, со мной не пропадешь. А пока тарелку в посудомойку отнеси — народу много, посуды мало.

Новая информация кардинально меняла ситуацию. Идти будут на восток, подальше от фронта, что полностью совпадало с лопуховскими планами. По дороге будут кормить, еще лучше. А свалить можно в любой момент. Приняв решение, Вова отнес грязную тарелку внутрь столовки и сунул ее в низкое окошко, из которого шел пар. Ложку он предусмотрительно заначил, решив, что ему она нужнее.

— Ста-ановись!

Громкий крик вырвал делягу из блаженного забытья, в которое он успел впасть за послеобеденный час, размякнув на полуденном солнце.

— Пошли, — подхватился здоровяк Федоров, закидывая на плечо лямки своего сидора.

Строй уже был разбит на сотни. Федоров и Лопухов вместе с ним, оказались в первой шеренге.

— Ша-агом арш-ш!

Левая Вовина нога в модельной туфле из тонкой итальянской кожи сделала первый шаг по пыльной поселковой улице. На вопрос «Сколько нам идти?» его добровольный опекун только посмеялся: «Пять дней пехом, один день мехом». Если кто-нибудь сказал, что дорога займет еще одиннадцать дней, и все «пехом» — сбежал бы на первом же привале, а в то, что дойдет до конца, Лопухов и сам не поверил. Раз, два. Левой, правой, лесная дорога неторопливо сдавалась под топот множества ног, обутых в сапоги, ботинки, парусиновые и кожаные туфли. За день проходили 40–50 километров с одним привалом. Привал устраивали в населенных пунктах, там же организовывали питание мобилизованных. На четвертый-пятый день Вова втянулся в темп этих маршей, благо шел налегке.

Дороги для движения выбирались второстепенные, видимо, для того, чтобы не занимать основные магистрали. «Хотя какие магистрали могут быть сейчас в Советском Союзе?», — подумал Вова. Как он успел заметить, вся колонна состояла наполовину из мужчин 25–30 лет, уже послуживших в армии, наполовину из юношей 18–20 лет, призванных впервые. Плюс некоторое количество средних командиров, также призванных из запаса в первые же дни войны. По возрасту сам Лопухов относился к первой категории, а по отношению к службе — ко второй, но себя он мобилизованным не считал, скорее случайным попутчиком.

В середине одиннадцатого дня пропыленная, потная, обросшая и уставшая колонна из нескольких сотен человек вползла в ворота, на которых красовались вымазанные красным суриком пятиконечные звезды. Три Процента неожиданно обнаружил себя стоящим посреди бывшего монастырского двора, а несколько каких-то хренов начали выкрикивать фамилии стоящих.

— Федоров!

— Я! — отозвался стоящий рядом.

— Лопухов!

Вова получил от соседа чувствительный толчок локтем и только тогда отреагировал.

— Я!

По результатам переклички выяснилось, что несколько человек по дороге исчезли. То ли отстали, то ли сбежали. А потом началась суета и беготня. Уставший и одуревший Вова на автомате таскался за своим покровителем, механически выполняя его указания, а также следуя громким воплям сердитых дядек в безвкусном зеленом прикиде. Только раз, когда пришлось раздеваться в большом зале со сводчатым потолком и ходить от стола к столу, за которыми сидели люди в белом и зеленом, отвечая на их вопросы, Вова оживился, поскольку среди них были женщины и парочка очень даже ничего. Ему даже показалось, что его «боксеры» вызвали у присутствующих дам некоторый интерес.

Но с импортными труселями буквально тут же пришлось расстаться, поскольку всех загнали в баню, где после помывки отняли все гражданское белье и выдали чудовищные кальсоны на завязочках до колен и явно бэушные нательные рубахи. Попытка спасти свое имущество была пресечена наглецом с четырьмя треугольниками на воротнике. Этот хам отобрал у Вовы его собственность, да еще и наорал. Лопухов хотел ответить, но древний инстинкт подсказал другую модель поведения. Три Процента молча стоял и хлопал глазами, пока этот гад проходился по Вовиным родственникам и самому Лопухову всякими обидными словами.

А вот формы не дали, на вещевых складах запасного полка просто не нашлось формы для такого количества прибывших, тем более, что они были не первыми. Зато потом был ужин, состоящий из синюшной перловки на воде и мерзкой, едва сладковатой бурды, по какому-то недоразумению именуемой чаем. Еще раз отозвавшись «Я!» Вова, наконец, забылся тяжелым сном на верхнем этаже трехъярусных деревянных нар.