Алексей Гравицкий - Анабиоз

Возникло мимолетное желание дотронуться до плеча парня, чтобы удостовериться в его материальности. Незачем. Я посмотрел на него оценивающе, потом перевел взгляд на девок. Шпана. Безобидная и безмозглая.

Разговаривать с ними не хотелось. Абсолютно. Даже отвечать на простой вопрос.

Я развернулся и пошел дальше по мощеной улице. Сзади хмыкнули. Сухо зашуршала оттряхиваемая ткань. Наверное, уже делят куртку.

Пусть делят. Грязным — грязное.

У театра Вахтангова снова притормозил, глядя на старушку, плетущуюся вдоль колонн. Я узнал ее. Соседка с третьего этажа. Тогда, в прошлой жизни, она то и дело наведывалась к маме и доставала нудными разговорами про сталинские репрессии и разруху в современном демократическом обществе. Впрочем, четкого мнения ни по первому, ни по второму вопросу у нее не было, поэтому старушка просто поливала желчью всех и вся. Мама терпеливо выслушивала одни и те же наезды на прошлую и настоящую власть, а потом вежливо выпроваживала докучливую гостью.

Старушка тоже меня заметила. Заковыляла наперерез, обретая четкость, и махнула клюкой на манер гаишника, словно хотела остановить и штрафануть.

— Глеб, — щурясь и быстро жуя губами, пробормотала она. — Глеб, ты?

— Здрасьте, тёть Зин. Я тороплюсь.

— Туда торопишься? — Старушка повела клюкой себе за спину. — Нет там никого, ушли или сгинули. А твоя-то…

Она затихла, жуя губами.

— Что с Элей? — спросил я, чувствуя, как накатывает волна страха.

— Не ходил бы ты туда, Глеб, — покачала головой тетя Зина. — Плохо там. Не разберешь толком, что творится…

Не дослушав, я сорвался с места, побежал вдоль театральных колонн. Темный силуэт старушки остался за спиной. Слева, в переулке, мелькнули и растворились еще несколько призрачных теней. Брусчатка под ногами вдруг раскрошилась, превратилась в месиво из щебенки, песка и камня. Я едва не споткнулся, сбавил скорость.

Поперек улицы словно бульдозер проехал, забыв поднять ковш. Брусчатка была вспахана, резной фонарный столб свернут в дугу, скамейка искорежена. Возле противоположной стены серело с полдюжины крупных теней.

Не собираясь гадать, что здесь произошло, я свернул в проулок и, скользнув между невысоких домов, понесся через палисадник. За оградкам и, на газонах, возвышались заросли: какой-то колючий кустарник, бурьян, крапива. Запустение здесь чувствовалось гораздо сильнее, чем на самом Арбате. А главное, люди больше не выглядели бесплотными призраками, даже издалека.

Мужчина в потрепанной форме охранника махнул мне рукой и позвал:

— Куда летишь? В том квартале нет ничего, пусто…

Ноги понесли еще быстрее.

Это у вас всех там ничего нет, а у меня там Эля!

Из-за высоченного дерева показался знакомый балкон. Светло-зеленая краска потускнела, лак на перилах облупился, но стекла в комнате были целы. На кухне и в зале, кажется, тоже.

Скорее. Марта сказала, что если бы она была моей женщиной, то ждала бы, обязательно ждала. Девчонка болтала на эмоциях, но эти слова запали в душу, вонзились, глубоко вошли занозой. А за ними звучали другие, страшные… Борзого…

«Ее там нет».

Скорее всего, он обронил их бездумно, или напротив — осознанно солгал. А вдруг — не солгал? Ведь он, в отличие от Марты, здесь был… Правда, видел что-то свое…

Я с разбега ткнулся в запертые ворота и с силой толкнул калитку. Закрыта. Нужно обойти дом с другой стороны, чтобы попасть к подъезду.

Стараясь глядеть под ноги, чтобы не навернуться, я полез сквозь кусты, буйно разросшиеся под окнами. Ржавая водосточная труба на уровне плеча была разорвана, острые фестоны жести опасно торчали во все стороны. Я обошел трубу и завернул за угол. Впереди виднелась улица. Здесь уже все было знакомо и, в то же время, пугающе чуждо: сгнившие соседские машины, растрескавшийся асфальт с разросшейся выбоиной, пробившиеся вдоль бордюра побеги и островки травы. Получается, нетронутым все было только там, на Арбате. И люди там издалека казались призрачными тенями. А тут? Не тени?

Четвертый слой преподносил свои загадки.

Но это все потом.

Сначала — найти Элю.

Я вышел к подъезду, остановился. Прислушался. Со стороны Нового Арбата доносились размеренные глухие удары, будто забивали сваи. В конце улочки тихонько брел человек: издалека было не разобрать, мужчина или женщина. Шелестела листва, где-то высоко, в кроне дерева, свиристела какая-то птица. Дверь подъезда была распахнута, кодовый замок выбит. Из глубины дома доносились странные звуки…