Игорь Николаев - Железный ветер

Не обращая больше внимания на медика, он повернулся к Цахесу, и старый подрывник прочитал в глазах офицера немой вопрос.

— Да, — шепнул немец, Басалаев не услышал его, но прочитал ответ по губам. — Да. — С этими словами Губерт неверными пальцами взял адскую машинку, соединенную с брусками взрывчатки сетью проводов.

Борис колебался, но только мгновение. В это мгновение уместилась вся его жизнь, все надежды, страхи и радости, разочарование поражений и триумф побед.

Гуськом, спотыкаясь и сбивая руки, дети проползали в узкий лаз, Поволоцкий тащил безвольного Таланова, больше похожего на труп. Отец Сильвестр и его помощницы тянули замотанного бинтами пулеметчика, того, что был ранен в живот.

Басалаев шагнул к коридору, на ходу перезаряжая пистолет, хлопнул по боку ладонью, проверяя, на месте ли нож.

— Держись! — крикнул он, надеясь, что Армен услышит. — Держись!

Цахес проводил его взглядом и погладил кончиками пальцев взрыватель, свое последнее творение, настоящее произведение искусства. Чтобы с гарантией подорвать колонну, пришлось очень тщательно рассчитать точки приложения сил и разделить взрывчатку на малые части. Но взрывать их надо было синхронно.

Губерт глубоко вдохнул воздух, густой, спертый, насыщенный кислым запахом пороха и гарью пожара, и приготовился к последнему в своей жизни акту разрушения. Он глянул на лаз, прикидывая в уме, далеко ли уползли беглецы, и мысленно пожелал им удачи.

Его пальцы легли на рычаг.

Отчаявшись пробиться через пулеметный огонь Горцишвили, Враги забросали его гранатами и дали залп из каких-то штук, похожих на ракетные ружья. Все пространство вокруг дверного проема, ведущего в подвал, взорвалось дымом, крошевом стен и осколками металла. Но Армен был еще жив. Обливаясь кровью, он поднялся навстречу бегущим нелюдям и дал еще одну очередь от бедра. Бегущий по коридору к лестнице Басалаев услышал яростный лай длинных очередей и понял, что теперь между врагами и беглецами только он.

Была ли это мина, или снаряд, или кто-то взорвал стенобойный заряд, но в углу подвала, там, где было заложенное окошко, полыхнуло. Гул взрыва прокатился по помещению, и, опережая его, между стенами и колоннами заметались жалящие осколки.

Губерт завалился на бок, воздух со всхлипом вырывался из пробитых легких. Коробочка взрывателя выпала из разжавшихся пальцев, упала на пол, подпрыгнула и откатилась в сторону. Тонкие провода легли в пыли, словно мертвые змеи.

Вся жизнь Басалаева была сплошной чередой вызовов, которые он бросал миру и принимал в ответ. Он не мог иначе, только вперед, только побеждая, ежечасно доказывая всему миру, но в первую очередь себе, что он может.

Эпопея с «попаданцем» стала предельным вызовом, величайшим испытанием, ставкой, в котором был не просто «„попаданец“», но целый мир. Басалаев проиграл эту игру, но в решающий миг судьба, словно в испытание, опять дала ему шанс, обнулив ставки и позволив вытащить еще одну, последнюю карту.

Он замедлил шаг, переводя дух: не годилось принимать последний бой со сбитым дыханием. Первый враг вылетел из-за угла, прыгая через ступени.

«Глупо», — подумал Борис, как сказал бы «попаданец», первой в помещение должна войти граната. Он выстрелил в голову, чтобы убить наверняка, точно зная, что будь шлем врага выкован самим сатаной в адском пламени, нет такого металла, что выдержит десятимиллиметровую пулю «Догилева-Маузера», выпущенную в упор. Жертву словно молотом отшвырнуло назад с запрокинутой головой, под ноги его собратьям. В считаные секунды Борис расстрелял всю обойму и ринулся вперед, выхватывая нож.

«Как странно, должно быть больно, но я ничего не чувствую», — подумал Цахес. Он лежал на полу и тихо плакал от бессилия. Тело, верное, послушное тело, столько лет исправно служившее ему, больше не слушалось хозяина. С каждой каплей крови из него уходили силы и жизнь. Детонатор лежал на расстоянии вытянутой руки, но Губерт не мог пошевельнуть даже пальцем.

И, что самое страшное, он слышал из коридора шум схватки, безжалостной рукопашной схватки, в которой один вел безнадежный бой против многих, покупая ценой своей жизни драгоценные секунды для него, Губерта. Секунды, которые не имели цены, потому что за них платили кровью. Мгновения, уходившие одно за другим, которыми он не мог воспользоваться.

«Господи, — взмолился он, — только одно движение, дай мне сил только для одной руки. Возьми все, пошли меня в ад, но только дай мне сил ради этих несчастных детей, ради доброго отца Сильвестра, ради Айвена и рыжеволосой Ютты…»