Василий Сахаров - Солдат

На наше удивление, вслед за нами воины Алиева не ломились, засели в Зольской и перегруппировывались. Так прошел этот, еще один поганый денек. Вслед за ним пролетела и холодная весенняя ночь, которую мы провели в лесу по левому берегу реки. Подкреплений все не было.

Утро началось с мощного минометного обстрела, и по растущему вдоль дороги лесу, в котором мы закрепились, пронеслась череда разрывов. В такой момент, все, что ты можешь, это зарыться в какую-нибудь промоину или разрытую дикими кабанами яму, вжаться в землю и молиться всем известным тебе богам, чтобы пронесло, чтобы смерть, падающая на тебя сверху, в очередной раз промахнулась. Противный визг мин, они ударяются о стволы деревьев, взрыв, и смерч осколков, сшибая сучья и срезая ветки, разносится вокруг. Что-то горит, и густые клубы дыма заволакивают все вокруг. Ни черта не видать, вонючий дым забивает легкие, и сквозь гарь разносится уверенный голос комбата:

— Всем отход! Командирам групп проконтролировать, чтоб никто здесь не остался! Живей, парни!

Батальон, вернее то, что от него осталось, опять отходит, и через несколько километров, невдалеке от совсем недавно разрушенного моста через речку Этока, мы обнаруживаем неплохо подготовленную позицию, по виду, покинутую всего полчаса назад. На высотке посреди дороги, в полукилометре от реки, в полный профиль вырыты окопы и имеется несколько хороших блиндажей. Вот оно, значит, чем территориалы и каратянцы занимались, вместо того, чтобы нам на помощь придти. Козлы! Твари! Курвы! Сдали нас вчистую.

Мы хотим отойти за речку, но горцы тоже не дураки, уже обошли нас по флангам, и все подходы к воде плотно простреливаются из пулеметов и снайперами. Все что нам остается, это закрепиться на позициях оставленных нашим отступившим подкреплением.

— Вот и все, отбегались, — прошептал лежащий неподалеку от меня Север. Он посмотрел на меня и спросил: — Что же это такое? Сержант, за что же нас сдали?

— Наверное, слишком хорошо воевали, боец, а Гена Симаков, таких как мы никогда не любил. Вот и отгребаем теперь по полной.

— Как же так можно, сержант, нам же его отец, только несколько дней назад руку жал?

— А вот так, Север. Такие люди как Гена, с высокой горки на все плевать хотели, и делают все по старой пословице: «Кто выжил, тот и прав». Что ему наша жизнь, так, монетка разменная. Мы сгинем, а потом он сможет сказать, что мы проявили самовольство, возгордились наградами, и потому погибли. Ему уже все равно, он с корпуса уходит, а отцу его небольшая шпилечка. И пофиг, что мы люди живые, главное, что он себя потешить сможет, и Крапивина, который ему на смену придет, самого лучшего подразделения лишить.

— Значит, мы здесь сдохнем?

— Подожди, братишка, — подбодрил я парня, — нам бы до ночи дотянуть, поле проскочим, и через речку переправимся, а там, до Пятигорска всего ничего, один марш-бросок.

— Это как в Нальчике? — глаза парня заблестели надеждой.

— Да, — подтвердил я, а сам подумал о том, что до темноты мы вряд ли продержимся, но это я так думаю, а парни мои, которых семь человек осталось, должны верить в удачный исход этого боя.

Первые наскоки горцев мы отбили, а затем, они все же подтянули эти гребаные минометы, и дело приняло совсем другой оборот. Нас с комбатом и связистом Костиком Свиридовым привалило в блиндаже, и я потерял сознание.

Очнулся оттого, что совсем рядом, раздавалась гортанная речь кавказцев. Говорили двое, на каком-то своем наречии, и если судить по интонациям, они о чем-то спорили. Я поднял веки, полная тьма, а на глазах земляная пыль, пока проморгался, голоса сначала отдалились, а затем и исчезли. Рядом кто-то глухо застонал и, поводив руками, я напоролся на что-то большое и теплое. Это было тело нашего комбата, который все еще был жив. Он прерывисто дышал, и горлом издавал неразборчивые стоны. Еле развернувшись на бок, смог добраться до кармана, вытащить спички, и одну из них, с третьей попытки поджечь.

Огляделся. Блиндаж рухнул, но во время обстрела мы находились под подпорной балкой, и видимо только поэтому остались живы, а вот Костик Свиридов, тот в углу со своей рацией сидел, и его насмерть прибило. Я только контужен и могу попробовать откопаться, а вот у Еременко дела плохи, бревно, упавшее с перекрытия, разбило ему левую руку и голову задело. Было бы пространства побольше, попробовал его перевязать, а так, придется сначала на поверхность выбраться.

Прислушался, посторонних звуков наверху нет, и в направлении выхода начал растаскивать мусор и землю, обвалившуюся на нас. Сколько проработал, не знаю, мне показалось, что прошло не менее часа. Вымотался полностью, а работу и наполовину не сделал, упал на ту грязь, которую отгребал, и попробовал отдышаться. В это время на поверхности зашуршала земля, осыпавшаяся под ногами людей, я напрягся, и услышал тихий голос сержанта Ахмедова: