Андрей Быстров: Владелец кинотеатра

Резко поднявшись, Оля подошла к окну, распахнула форточку.

— А раньше, — спросила она, оборачиваясь, — когда бабушка показывала тебе шкатулку, там было что-нибудь?

— Нет, ничего. В последний раз — всего за несколько дней до ее исчезновения. А слово «ниманд» было написано бабушкиным почерком. Его трудно спутать, он… Очень приметный, особенный. Значит, она написала на бумажке слово «ниманд», положила эту записку в шкатулку, а потом вышла из дома, чтобы не вернуться…

— И о смысле надписи на крышке она тебе ничего не говорила?

— Нет.

— Но ведь ты спрашивал?

— Конечно. Она не хотела об этом говорить. Или не знала, или… Словом, не говорила.

Оля снова подошла к Борису, склонилась к нему, посмотрела в глаза.

— Но тебе… Очень хотелось бы узнать, правда? Не только о надписи… Обо всем?

Борис ответил не сразу.

— Не знаю, — медленно проговорил он наконец. — Не знаю.

Он проснулся поздним утром, с ощущением ледяной опустошенности. Несколько минут он лежал с открытыми глазами, глядя в потолок и пытаясь сообразить, почему он чувствует себя таким потерянным. Может быть, потому, что Оля не придет ни сегодня, ни завтра? Она предупредила, что ей нужно уладить кое-какие личные дела… Возможно. Но не только поэтому.

Накинув халат, Борис поплелся в кухню. Он поставил чайник на плиту и направился в ванную…

Зазвонил телефон.

Этот самый обыкновенный, вовсе не редкостный звук заставил Бориса похолодеть, застыв на месте. Почему? Он не знал. Ему мог позвонить кто угодно — Оля, друзья, музыканты из «Эллингтона», да мало ли кто… Но он смотрел на телефон, как на затаившееся до поры враждебное существо, которое притворялось, а вот теперь начинает становиться собой, подлинным.

Второй звонок прозвучал особенно громко в сгустившейся вдруг тишине.

Борис подошел и взял трубку.

— Слушаю.

— Я хотел бы поговорить с Борисом Багрянцевым, — послышался в ответ мягкий, интеллигентный, совершенно незнакомый голос.

— Слушаю, — повторил Борис.

— Доброе утро. Меня зовут Монк, Альберт Игнатьевич Монк.

— Мне это ни о чем…

— Да, да. Вы меня не знаете, но я знаю вас. Впрочем, мы встречались… В «Эллингтоне».

— Серебряный сфинкс? — вырвалось у Бориса.

— Гм… Да. Я хочу поговорить с вами…

— Так говорите.

— Не по телефону. Мое дело, гм… Чрезвычайно деликатного свойства. Как вы смотрите на то, чтобы нам встретиться и побеседовать?

Борис заколебался. Отказаться… А смысл? Так или иначе этот Монк, или кто он там есть, разыщет его. Зачем же откладывать, тянуть мучительную неизвестность?

— Когда и где?

— Если можно, сегодня. Скажем, часа через два, это вам будет удобно?

— Да, вполне.

— Вот и отлично… Приезжайте в кафе «Палома».

— Никогда не слышал о таком. Где это?

— Запишите адрес…

Записывая, Борис прикинул — далеко, на самой окраине города. Почему там?

Словно отвечая на этот невысказанный вопрос, Монк пояснил.

— Уединенное место, днем там почти никого не бывает. Побеседуем без помех. Так я вас жду?

— Я приеду.

— До свидания, Борис.

— До свидания, — запоздало сказал Борис коротким гудкам в трубке.

Кафе «Палома» представляло собой новую, довольно безликую постройку. Когда Борис вошел в зал, он увидел там одного-единственного посетителя, которого не мог не узнать. Монк был одет точно так же, как и тогда в «Эллингтоне» (на лацкане поблескивал серебряный сфинкс), и так же лежала на стуле его старомодная шляпа. И как прежде, окутывала этого человека аура нездешнести, инопространственности, иновременности. Почему? Да, Монк довольно странно одевался, но среди знакомых Бориса попадались и куда более экстравагантные персонажи. Нет… Что-то другое.

Борис подошел к столику, сервированному на двоих, сел, повинуясь приглашающему жесту Монка.

— Итак, — сказал он.

Ответом ему был изучающий взгляд, от которого Борису стало не по себе… Но Монк неожиданно обезоруживающе улыбнулся.

— Я рад вас видеть, — просто произнес он.

— Отлично. Будем считать, и я тоже рад… Хотя я в этом не совсем уверен.

— Ваши сомнения понятны… Но уверяю вас, они недолговечны. Я намерен сделать вам предложение, и если вы его примете, не пожалеете… Хотите вина?

— Это и есть ваше предложение?

— Так налить вам?

— Нет, спасибо. Предпочитаю иметь ясную голову… Беседуя с вами.

— Что ж, разумно… А я выпью немного, если не возражаете.

Альберт Игнатьевич (раз уж он назвал себя так) налил в свой бокал сухого вина из стоявшей на столе бутылки, пригубил и сказал.