Владимир Березин - 89.Группа Тревиля

— Ерунда, помнишь своё допризывное время? Я в военкомате, на комиссии медицинской, в хирургической у симпатичной такой военврачихи стою с хреном в кулаке, перевозбудился, конечно, она трусы велела приспустить, ясен перец, а там этот боец во всей красе, смутился, дурак, чего-то, покраснел, в смысле я, на лицо. Дамочка к умывальнику отправляет, смочи, мол, головку, сорванец… Я подошел к умывальнику и окунул под струю холодную голову, в смысле ту, на которой пилотку предстоит носить…

— А мне всё время рассказывали историю про стакан с водой, который там на столе должен был стоять. Я как пришёл, сразу увидел стакан перед военкомом. Ну, думаю, не дотянуться, если что. А он подвинул к себе стакан и глотнёт! Ну, думаю, извращенец.

— Так мне один одноклассник про этот стакан с недоумением сказал: «А если не влезет». Беда, в общем.

«Хорошая у нас охрана, — подумал я. — Правильные мысли у них. И текут в правильном направлении. Стволы и члены. Это очень хорошо. Когда охрана стихами и интегралами интересуется, жди беды».

Мы наскоро собрались и без завтрака, на одном сухпае продолжили путь.

…Между двумя холмиками лежало небольшое озеро.

Было оно будто перенесено сюда из другого мира, нормального мира. Озеро это было кристально чистое, такое, что было видно все неровности дна. Кравец стал сразу приплясывать и притоптывать — сразу можно было догадаться, что это его тема.

— Что тут? — спросил я Мушкета. Чтобы не связываться с англоязычным Кравцем.

— А тут, Серёжа, у нас активный ил. Тут наша прелес-с-сть, тут у нас жизнедеятельные бактерии, некоторые корненожки, инфузории, коловратки и черви. Что у нас сюда не попадёт, либо адсорбируется, либо само становится элементами активного ила.

— А почему только здесь?

— А вот это тайна великая есть. Как и вся жизнь на Зоне. Ты не обманывайся эстетикой — в этой красоте есть, конечно, своя прелес-с-сть, да только ты сунь туда палец и подержи немного. И не будет у тебя пальца.

Потому как он станет частью активного ила, как и всё, что туда упадёт.

Я однажды тут зимой видел, как на лёд такого озерца выбежала крыса. Крысы вообще существа осторожные, а здешние — осторожны вдвойне. Но та крыса зачем-то выбежала-таки на лёд и тут же провалилась. Я вижу — она выбраться пытается, а хвост и задние лапки под водой тают и тают. Причём сама крыса этого не замечает, ну и исчезла крыса-то по частям.

И снова вода чистая — и ледок. Ледок не затягивается. Потому что температура в таких озерцах особая.

Потом мы пришли и начали опускать препараты на верёвке — ничего, никакой реакции. Понимай, как хочешь — то ли избирательная активность, то ли разные периоды жизненного цикла…

Мушкета вдруг пробило на воспоминания:

— Знаешь, был такой Армен Гибарян — он занимался Зоной ещё до распада Союза. Он покончил с собой в 1992 году — вряд ли по политическим соображениям. Видимо, что-то личное.

Так вот у него была теория существования Зоны как испытания для человечества.

То есть, Зона в его представлении была таким единым организмом, но организмом совершенно служебным, созданным для изучения человечества.

То есть всё внутри Зоны — это продукт нашей вины. Мы забываем своё Предназначение, то есть, знаешь, именно Предназначение с большой буквы «П», не конкретно-религиозное, а именно Предназначение, которое бы устраивало верующих всех религий.

Ведь во всех религиях базовые ценности в общем-то одни.

Я вот, к примеру, не знаю какой-нибудь веры, что проповедовала смерть от обжорства как самоцель.

Между тем треть человечества лечится от ожирения. Ну, ты понимаешь…

И вот Гибарян считал, что Зона как бы отражает нашу вину — наши страхи и чаяния. Причём учение Гибаряна эволюционировало — сначала он считал, что это просто наказание Господне — за наши грехи. Потом он думал, что кто-то, возможно Бог, коллекционирует человеческие желания, которые загадывают люди, отправляясь в Зону. Не важно, считал Гибарян, достигли ли путешественники Монолита, или погибли по дороге, важно другое — что и как они загадали, какие желания были для них выстраданными, ну и в последнюю очередь, интересно, конечно, насколько они продвинулись в этом аду к точке исполнения. Но это именно что в последнюю очередь.

И уже после смерти Гибаряна вышли его «Записки». «Записки» — это было придуманное название, потому что Гибарян своему дневнику, или, вернее, своей записной книжке, никакого названия не дал. Это была просто книжечка, которую он сам, правда, набрал на стареньком компьютере PC XT в текстовом процессоре Lexicon. Гибарян очень старался, потому что в тот момент уже, видимо, решил, что покончит с собой.