Олег Шовкуненко - Оружейник. Тест на выживание

– Бежим!

Нестеров буквально вышвырнул меня из машины. Лишь каким-то чудом удалось не расшибиться о ковш. Я перелетел через него и грохнулся в полуметре впереди погрузчика.

Ничего не видно. Из всех ощущений лишь дикая боль в сломанных ребрах, колючий жесткий асфальт под ладонями, ну и, конечно же, страх. Именно от страха, а совсем не от боли я вскрикнул, когда в меня вцепилась сильная рука.

– Вставай, Максим!

Долго уговаривать меня не пришлось. Я вцепился в Анатолия, как в спасательный круг. Намертво вцепился. Ведь сейчас мне грозила не смерть, а что-то еще более страшное.

Мы пробежали не более десяти шагов. Нестеров одной рукой поддерживал меня, а другой стрелял из автомата. Он вскидывал «калашников» и, когда ствол упирался в небо, нажимал на спуск. В кого целил майор, было не разглядеть. Скорее всего, ни в кого, в пустоту. Анатолий просто хотел добыть хоть каплю, хоть искорку света. Как будто это могло остановить их… тех, кто пришел с того света.

Нас накрыло одним махом, сразу обоих. Словно сотканные из ледяных нитей бинты навились вокруг рук и ног, поползли по груди и животу. От их прикосновения тело стало терять чувствительность. Нет, его не парализовало. Паралич – это что-то иное. Здесь же я понимал, что чувствовать уже нечем. Моя плоть, кости, жилы просто исчезали, превращались в ничто. При этом я осознавал, что поднимаюсь вверх, словно возношусь на небо. Хотя нет, это не вознесение в рай, это скорее дорога в ад. Только он, как выяснилось, находится на небесах, черный, бездушный и холодный. А свет – это наш мир. Свет он всегда был и остается на Земле.

Свет… Мои закрывающиеся, теряющие способность видеть глаза, похоже, действительно различили свет. У него был источник. Яркая, светящаяся голубым точка. Она освещала круг, участок шоссе, перечеркнутый белым пунктиром дорожной разметки, и еще что-то… какую-то тень… фигуру…

Я собрал остаток сил и попытался противостоять пожирающей меня чудовищной ледяной пустоте. Сопротивляться я смог всего несколько мгновений, однако и их оказалось достаточно, чтобы увидеть и осознать увиденное. Свет шел от зарешеченной керосиновой лампы, такой, какую сто лет назад брали в забой шахтеры. В высоко поднятой руке ее держал человек. В нем чудилось что-то знакомое. Длинный, ниже колен, плащ, закинутое за спину помповое ружье и вылинявшая зеленая бандана на голове. Я знал его. Точно, знал.

Дальше этого открытия мое сознание так и не продвинулось. Не было у него на это сил. Все, что я смог, это быстро угасающим зрением заметить, как человек вытянул из кармана… Что именно? Не разглядеть. А впрочем, нет, вижу. Что-то округлое, тускло поблескивающее зеленым окрашенным боком. Когда человек поднес предмет ко рту и зубами оторвал от него металлическое кольцо, сомнений не осталось. Граната!

Оказывается, это летучее отродье можно глушить гранатами. Как глушат обычную рыбу. Цирк-зоопарк, да и только!

Когда где-то рядом грохнул взрыв, я уже ничего не видел. Все, что помнил и понимал, был смех. Я и вправду смеялся. Без звука и без улыбки, без губ, голосовых связок и гортани. Ибо ничего этого у меня уже просто не было.

Я чувствовал, что меня гладят по волосам. Ласково так гладят. Как будто это мама. В детстве она садилась ко мне на кровать и, желая спокойной ночи, вот точно так же гладила. Что она говорила при этом? Кажется, «Спи, вояка», или «…забияка», или «…разбышака». Я никогда не был ангелом и тихоней, поэтому после моих дневных подвигов душещипательное «зайчик» или «котик» ко мне никак не клеилось. Вот и сейчас мне почему-то казалось, что прошедший день выдался не таким уж тихим и мирным. Что-то в нем было такое… Сейчас я вспомню… Как только услышу слова мамы, так сразу и вспомню.

– Товарищ подполковник, он очнулся!

Голос был женский, но не мамин. Слишком молодой. И еще это «подполковник». Отец у меня сугубо штатский человек, так что… Где же я? Кто рядом со мной?

Попытка открыть глаза принесла боль. Резкий желтый свет ослепил, заставил сморщиться и застонать.

– Свет! Потушите верхний свет!

Сейчас говорил мужчина, и голос его был жесткий и властный, командирский, я бы сказал. Что ж, все интересней и интересней.

Первый, так бесславно завершившийся, эксперимент по возвращению зрения меня кое-чему научил. Теперь я открывал глаза очень медленно и осторожно. Сперва две узенькие щелочки. Вокруг царил благодатный мягкий полумрак. Он успокаивал, говорил, что уже можно без боязни взглянуть на окружающий мир, познакомиться с его обитателями. Хотя мне все больше и больше казалось, что я их знаю.