Ddntes: Игра скомороха

— Вам надо сесть в то кресло. — подобрались «помощнички», — Мы поможем вам закрепиться.

— Ладно. Ладно. Помогайте.

Спрыгнуть вниз. Так… Ноги сюда… А что, удобно.

Помощнички спрыгнули вниз, и начали копаться где‑то за спинкой «кресла». Что они там делают?..

Щелк! Щелк! Щелк!

Блядь, что это за нахер?! Нафига меня пристегнули к ложе? Попытался подергать зафиксированными руками–ногами — шиш. Надежно.

— Не беспокойтесь, после того, как Евангелион будет выведен на поверхность, ремни уберут. Все нормально.

Да какой, нафиг, нормально? Твою же мать… Дайте мне только выбраться отсюда — будет весело. В смысле, весело будет только мне…

— Закрывайте! — раздался голос сверху, и люк контактной капсулы захлопнулся.

Ладно. Ждем–с…

Ждать пришлось недолго, впрочем. Сначала изменилось освещение, замигали диоды на «приборной панели».

— Синдзи, ты меня слышишь? — это Акаги.

— Д а. Слышу. Зачем ремни?

— Ремни нужны. Сейчас капсулу заполнит специальная жидкость — LCL. Ты должен ее вдохнуть, не беспокойся, ты не захлебнешься. Жидкость насыщена кислородом, ей можно дышать. Ремни нужны для того, чтобы сдержать судороги при попадании жидкости в легкие.

А логично. Что‑то я этот момент не учел… Но, блин, могли бы объяснить заранее.

— П онял. Неприязнь крепнет , — сильно крепнет, доктор Акаги.

Через пару секунд молчания раздался хмык.

— Готовься.

Фу–ух. Сейчас будет неприятно. Дюже неприятно.

LCL заполняла капсулу быстро. Прозрачная, желтоватая, воняет озоном и железом. Бр… Не хочу я ей дышать… Не хочу… А придется…

Плевать. Кто не рискует, не пьет шампанского, кто не водит Еву, не дышит LCL! Барра!

Выдыхаю воздух, опускаю лицо насколько могу, и вдыхаю эту херню…

Грудь прострелило болью, в глазах потемнело. Я начал дергаться, пытаясь выплыть, выбраться отсюда, из этой ловушки… И все кончилось, только нос как будто забит, и привкус дряной.

Тьфу, гадость.

Уши забиты, глаза, хоть и не режет, как под водой, но все равно ничерта не видно. Встряхиваю головой, пытаясь разогнать муть, отчего волосы, отросшие за последние пару месяцев заколыхались на голове. Интересное ощущение.

— Синдзи, как меня слышишь? Не пытайся говорить, мысленно проговаривай слова. Как будто говоришь вслух, но не открывай рта, ты меня понял? — долбануло по мозгам голосом Акаги. Я поморщился.

— П онял. Слышу. Не идиот. Убавьте громкость.

— Так нормально? — уже тише, и как‑то спокойнее.

— Да. Нормально.

— Отлично. Готовься к синхронизации. Майя, начинай…

— Понял.

Ну, давайте. Сейчас узнаю, что это за знаменитый процесс синхронизации. О, пошло…

Стены капсулы замерцали, словно отдалились, начали растворяться… Откуда‑то пришло умиротворение, быстро сменяющееся недоумением… Недоверие… И по мозгам ударила тьма.

Мисато была раздражена. Мисато была возмущена. Мисато просто бесилась.

«Маленький гаденыш, торговаться он вздумал! Прибью!»

Девушка не признавалась сама себе, но ей было стыдно. Какой‑то мальчишка, пусть необычный, пусть недомолвками просто выторговывал себе побольше. И не отказался же от пилотирования, а она ему пистолетом…

Впрочем, на пистолет ему было плевать. Ему повеселиться только дай — ржал как сумасшедший всю дорогу, когда неслись прочь от Ангела.

«Словно сумасшедший… А ведь и верно! Он же говорил, что у него не все в порядке с головой!» — сама девушка в это не совсем поверила. Ну, придуривается мальчишка, говорит в странной манере, что тут такого?

Мисато передернула плечами.

С сумасшедшими… Именно полностью невменяемыми психами встречаться ей доводилось — и во времена сразу после Удара, и во времена боевых действий в Китае и Африке. Особенно в Африке, когда один из жителей деревни, через которую проходила колонна, выскочил на улицу с автоматом, и принялся поливать очередями всех подряд, не разбираясь где свои, где чужие, вопя что‑то бессвязное.

«А теперь такой вот… Мальчишка будет управлять Евангелионом…»

Мелькнувшая мысль чем‑то царапнула девушку. Она нахмурилась.

«Мальчишка… Сколько ему лет?» — вдруг до Мисато дошло, что же так зацепило ее, — «Тринадцать? Четырнадцать?»

Капитан, пожалуй не смогла бы сказать, чего было больше в испытываемых ею эмоциях — отвращения к себе, или опаски, густо замешанной на чувстве собственного бессилия.