Юрий Любушкин - Тайное оружие Берии. «Собачий спецназ» НКВД

Ух, ты–ы… – слышались восторженные возгласы одноклассников. Кто‑то из них впервые перешагнул порог такого солидного учреждения. Ещё бы – все здесь по–настоящему, по–военному. Здорово! Одним словом, ОСОАВИАХИМ.

А фотография Никиты украшала стену на самом видном месте в фойе – «Наши лучшие выпускники». Как он здесь походил на своего отца: те же упрямые губы, волевой подбородок и, главное, глаза, глаза. Про такую схожесть говорят – как две капли воды. Предательская влага наполнила мамины глаза. Еле–еле удерживалась, чтобы не разреветься. Нельзя, нельзя в такой торжественный день. Нельзя мальчику портить праздник. Хотя причина для слез была одна – боялась потерять своего родного ненаглядного мальчика, который спал и видел себя, как и отец, пограничником. Даром что в изголовье кровати его портрет отца с орденом на груди в окружении портретов улыбающегося Сталина на трибуне Мавзолея и Никиты Карацупы со знаменитым Ингусом.

Хотя мама в душе надеялась, что его успехи в школе, особенно по математике и физике, возьмут все же своё. Честно – не хотела она, чтобы и Никита связал свою жизнь с суровой профессией, как и его отец. Надеялась… Но сыну не перечила. Пусть сам решает. Он уже совсем взрослый. А что собак безоглядно любит, так это не самое плохое мужское достоинство. Добрый мальчик будет и добрым мужчиной. Хоть в жизни доброму человеку всегда почему‑то именно труднее всех, но пусть будет так. А не по–другому.

…Итак, под аплодистменты на выпускном вечере в ОСОАВИАХИМе в их размеренную жизнь вошёл ещё один член семьи, утвердив себя всеобщим любимцем жизнерадостным звонким лаем.

Хлопот и забот в их маленькой, но дружной семье, «паровозной команде», как пошучивал дед, теперь изрядно прибавилось. Щенок, он и есть щенок. За ним глаз да глаз нужен. Хорошо, что дед целыми днями дома, превратившись в заботливую няньку. А что не сделаешь ради любимого внука? Ну а Никита сразу после школы домой, на смену деду. Полгода пролетело махом. И стала их Леда–Ледушка настоящей красавицей, мощной, статной, ладной овчаркой. Куда только подевалась былая неуклюжесть лопоухого щенка? Месяц, другой – и гадкий утёнок превратился в принца – лебедя. Так и их умница Леда вошла в жизнь королевой бала.

…Будто вчера все это было. А вот теперь они вместе в Москву едут. В Москву!..

Жаль, что дед не дожил до этого светлого дня, а то порадовался бы за своего любимого единственного внука. Вот была бы радость!

— Полагаю так, – разглагольствовал довольный за внука дед. Это после того, как Никита по призыву уехал с лужить на западную границу. – Лазарь Моисеевич [1]не в обиде будет на старого машиниста. Коль не стал наш Никита машинистом паровоза или на худой конец командиром бронепоезда (значение машиниста дед все же превозносил выше роли командира) – будет настоящим пограничником. И добавлял, усмехаясь в седые усы:

— Я лично не в претензии. Граница, надо понимать, тоже толковых людей требует на свою охрану.

На все сто процентов оказался прав Большаков–старший, на все сто…

Большим балагуром и весельчаком был дед Никиты. Казалось, никакие беды не могли сломить его. Даже гибель любимого сына лишь добавила седины в голову, и все. Но так лишь только казалось.

После отъезда Никиты с Ледой, он, как потерянный, бродил по опустевшей квартире и вздыхал горестно: «Эх–ма–а, жизня… Нда–аа…»

И часто подолгу курил на балконе, прикуривая новую папиросу от докуренной до основания мундштука «беломорины». Мать ворчала на деда: «Пожалей себя. Хватит дымить. Слышишь, старый?»

И пугала свёкра нешуточно: будешь столько курить – положу тебя к себе в госпиталь на обследование. Узнаешь тогда. Там тебя враз образумят. Почему ещё не ужинал?

— Да как‑то не хочется одному. Кусок в горло не лезет. Тебя ждал, – отнекивался дед. – Вместе оно веселее…

Мама у Никиты хоть и рядовая сестра милосердия, но на хорошем счёту. Её ценят. Руки у неё золотые и душа тоже. Потому она и лучшая из среднего персонала в Центральном госпитале Красной Армии. И дома у неё авторитет непререкаемый. А для деда, ни разу в жизни ничем не болевшего, больничная койка – мука горькая. Он себя и представить не мог в больничной пижаме. Да и расставание с привычным бытом для него вообще немыслимое испытание. Поэтому угрозы невестки действовали. Но, что ни говори, а сдал дед, сильно сдал за последний год. Но ещё хорохорился по привычке:

— Я ещё правнуков дождусь. Уж правнука я точно воспитаю машинистом.